«Комета, занесшая протомолекулу в Солнечную систему, была мертвым ядром, а не кораблем, — заговорила Джули, не шевеля темными губами. — Просто баллистический снаряд. Ледяная пуля с протомолекулой в глубокой заморозке. Ее нацелили на Землю, но пуля промахнулась, отклонившись к Сатурну. И протомолекула ее не отвернула. Не отвела. Не направила».
— От нее этого и не требовалось, — сказал Миллер.
«А сейчас она управляет. Стремится к Земле. Откуда ей знать, что ей нужно к Земле? Откуда исходит эта информация? Где она взяла учебник грамматики?»
«Кто говорит голосом Эроса?»
Миллер закрыл глаза. Скафандр намекнул, что воздуха осталось на двадцать минут.
«Вам не вернуть „Бритву“. Она ушла, ушла, ушла!»
— Твою мать, — выдавил Миллер. — О Господи!
Он выпустил тележку, обернулся назад, к эстакаде, к освещенным широким коридорам. Все содрогалось, сама станция дрожала, как в лихорадке. Нет, конечно, не дрожала. Если кто и дрожал, то он сам. Это все было в голосе Эроса. Все это время. Ему следовало понять.
Может, он и понимал.
Протомолекула не знала английского, русского, хинди — ни одного из языков, на которых бредила. Все это — из памяти мертвецов, из нейронных кодов и грамматических матриц, поглощенных протомолекулой. Поглощенных, но не уничтоженных. Она сохранила информацию, языки и сложные мыслительные структуры, наслоившись на них, как асфальт на римские дороги.
Мертвый Эрос не умер. Джульетта Андромеда Мао жива.
Он ухмыльнулся так, что свело щеки. Рукой в перчатке попробовал послать вызов. Сигнал был слишком слаб. Он перевел канал на корабль с поверхности, использовал его как усилитель и установил контакт.
В наушниках прозвучал голос Холдена:
— Привет, Миллер. Как дела?
Он говорил мягким, извиняющимся тоном. Работник хосписа, ласковый с умирающим. Вечная искра раздражения вспыхнула в сознании, но он сумел отозваться ровным голосом.
— Холден, — сказал он, — у нас проблема.
— Собственно, мы вроде как нашли решение проблемы, — ответил Холден.
— Не думаю. Я передаю вам медицинские показания своего скафандра, — сказал Миллер.
Через несколько секунд в маленьком окошке на панели Холдена выстроились четыре колонки цифр. Все выглядело довольно нормально, хотя тут имелись тонкости, которые мог бы правильно интерпретировать только медтехник вроде Шеда.
— Хорошо, — сказал Холден, — все замечательно. Ты малость набрал радиации, но в остальном…
Миллер не дал ему договорить.
— Я страдаю от гипоксии? — спросил он.
Датчик его скафандра показывал восемьдесят восемь миллиметров ртутного столба — достаточно далеко от крайнего предела.