– Он не мой начальник.
– Вот как? Если не он, то кто?
– Капитан Чистяков.
– Чистяков, что за Чистяков… – сказал Керженцев и нарочито наморщил лоб. – Ах да, артиллерия! Он тоже фашистский резидент?
– Никак нет. Он командир стрелковой роты и формирующегося артдивизиона.
Капитан госбезопасности щелкнул портсигаром, достал папиросу и некоторое время разминал и продувал ее.
– Ну, хорошо, – наконец сказал он. – К этому любопытному вопросу мы еще вернемся. Здесь с моей стороны попустительство и даже халатность, признаю. Допросить бы тебя хорошенько, да поглубже… Но все времени нет. Ничего, ты свое обязательно получишь. Мы вашу шпионскую клику так не оставим. Есть у меня наметки поместить вас всех в другие условия и посмотреть, что вы тогда запоете. Много ли информации вам удастся собрать для Абвера… в этих интересных условиях. Так и сделаю, сержант, так и сделаю. У меня, конечно, душа болит, что ты сидишь здесь такой сытый и здоровый, враг всего, что дорого советскому человеку. Поработать бы с тобой денька три… а лучше – недельку… Тогда был бы толк. Но знаешь, по большому счету, все это мелочи, возня в песочнице. Особый отдел под моим руководством принесет куда больше пользы фронту, если я не буду распыляться на подобные вещи, если буду работать по площадям… Как думаешь?
– Не могу знать.
– Скучный ты, сержант. Меня аж зевота разбирает. Хорошо, что мне от тебя никаких признаний не надо! Как представлю, что придется из тебя каждую букву на бумагу вместе с кишками выдавливать, тошно становится. Не мараю о тебя руки, понял, фашистский прихвостень?
– Никак нет.
– Что тебе не понятно, гнида? Следствия захотел?!
– Я не фашистский прихвостень, – сказал Белоконь с ненавистью.
– Вот как? А я не рядовой санитар, у меня есть звание. Но почему-то я его от тебя пока еще ни разу не услышал. Но, учитывая твою ситуацию и мое прекрасное настроение, разрешаю тебе с этого момента говорить мне «гражданин начальник». Выучи это обращение, до смерти оно тебе еще не раз пригодится.
Белоконь отчетливо скрипнул зубами. Керженцев услышал.
– Мне этого твоего зубовного скрежета здесь не надо, – проговорил он. – Я тебе одолжение делаю. Да и то только потому, что времени нет, а тех документов, что у меня уже на руках, вполне для тебя хватит. Ценил бы, гнида. Ах ты, черт, папиросу из-за тебя испортил.
Он бросил на пол истертую папиросу и снова щелкнул портсигаром. Достал следующую, продул, вставил ее в рот; секретарь зажег спичку и поднес ее капитану. Тот прикурил.
– Это все лирика, – сообщил Керженцев, выпуская дым. – Больше для души, нежели для дела. Обратимся к фактам. И первый прямо-таки вопиющий факт, к которому мы обратимся, сержант, это твоя одежда.