— «Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста… и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит… И вы, бледные огни, не слышите меня…»
— «Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет…» — читала по тетрадке Алла — Нина Заречная, и Олег Зуев — Треплев стоял рядом, и остальные актеры сидели на прежних местах. Шла репетиция.
— «Это что-то декадентское», — произнесла Зинаида Николаевна. Спохватилась: — Пардон, это я уже говорила. — Нацепила очки, прочла: — «Серой пахнет. Это так нужно?»
— «Да», — отвечал Треплев — Олег.
— «Да, это эффект!» — Зинаида Николаевна посмеялась смехом Аркадиной.
— «Мама!» — вскричал Треплев.
— «Мама!» — повторил, заметался по сцене Геннадий. Вскочил на стул: — «Пьеса кончена! Довольно! Занавес!»
— Так и делать мне? Вскакивать на стул? — спросил Олег.
— «Виноват! — продолжал, сойдя со стула, Геннадий. — Я выпустил из вида…» Как там дальше?
— «Виноват! — сыграл Олег. — Я выпустил из вида, что писать пьесы и играть на сцене могут только немногие избранные. Я нарушил монополию! Мне… я…»
— «Что с ним?» — спросила Зинаида Николаевна.
— «Ирина, нельзя так, матушка, обращаться с молодым самолюбием… Ты его обидела», — прочла помреж Галя.
— «Он сам предупреждал, что это шутка, и я относилась к его пьесе, как к шутке. — Зинаида Николаевна надела очки. — Теперь оказывается, что он написал великое произведение! Скажите пожалуйста!»
— «Он хотел доставить тебе удовольствие», — прочла помреж Галя.
— «Да? Однако же вот он не выбрал какой-нибудь обыкновенной пьесы, а заставил нас прослушать этот декадентский бред, — произнесла Арсеньева. — Ради шутки я готова слушать и бред, но ведь тут претензии на новые формы, на новую эру в искусстве».
— Ну-ну? — сказал Геннадий.
— «А, по-моему, никаких тут новых форм нет, а просто дурной характер».
— Что вас смущает?
— Давайте договоримся, — сказала Арсеньева. — Это что, действительно, бред или не бред? Как мы должны к этому относиться?
— Кто «мы»?
— В данном случае зрители.
— Но вы не зрители. Вы Аркадина, Ирина Николаевна.
— Но я хочу понимать, что мы играем.
— Хорошо, я вам объясню. Это не бред. Это произведение талантливого человека, новатора. Он новатор для своего времени… Вот видите, вы усомнились. И правильно. Его никто не понимает — ни собственная мать, ни любимая девушка, ни тем более этот преуспевающий беллетрист, ваш любовник. Никто! Его распинают на этом дощатом помосте, как распинали всегда бездарности талантливых людей.
— Погодите, — сказала Арсеньева. — Это все очень субъективно.