Я подозреваю, что бывают моменты, когда самым драгоценным для писателя в его работе — даже если он человек действия — представляется именно этот таинственный ход вещей, приводящий к творческому воплощению задуманного: находки, сделанные потому, что «так само собой вышло» в той смутной области сознания, где и зарождается честный успех или почетная неудача писателя. Но бывают и другие моменты, когда идеализм (ибо идеализм — практичен и трезв и враг всего, что «само собой выходит» и тому подобных загадочных явлений) подсказывает вам совсем другую, более определенную и точную оценку ваших достижений — каковы бы они ни были. Вероятно, именно в такой момент и прибыло ко мне предложение опубликовать сборник моих рассказов, сделанное моим давнишним другом и издателем мистером Е.Ф. Дабльдеем, — который является идеалистом и который не потерпел бы, чтобы в его деле хоть что-нибудь происходило «само собой». Дело его, на мой взгляд, заключается главным образом в посредничестве между мечтаниями некоторых людей и бодрствующим разумом остальной части человечества. Определенное таким образом, занятие это представляется фантастически странным, но мистер Дабльдей всегда подходит к делу чрезвычайно практично. И поэтому я привык слепо доверять всем его заключениям. Да и по другим причинам, более глубокого, личного свойства, не имеющим ничего общего с деловыми вопросами, слово его всегда значит для меня очень много. Но, чтобы примирить собственный мой идеализм с мыслью об удалении моих рассказов из их естественного окружения, из той общей атмосферы, в которой они первоначально возникли, надо было найти определенный принцип отбора. Единственным принципом, показавшимся мне в какой-то мере приемлемым, был принцип классификации рассказов по темам; при всех его невыгодах, он по крайней мере обладает тем преимуществом, что не подвержен заражению иллюзиями. Но вскоре я увидел, что писателю, поставившему перед собой ясную цель правдиво выражать самые свои глубокие, исполненные сострадания чувства, не поступаясь верой в людей и мир — то есть н «обманчивые видения», горестные и забавные, о которых говорят философы и которые живут уже столько веков, торжественно совершая свой путь к Концу Света (а он будет, несомненно, самым обманчивым из всех видений), — принцип этот совсем не так легко применить, как показалось мне на первый взгляд. Хотя меня часто называют писателем моря, я всегда считал, что у меня нет резко выраженного тяготения к этой или какой-нибудь другой теме. Верно, что в море я нашел подлинный смысл своего существования задолго до того, как захотел написать хоть одну строку, или почувствовал самую смутную потребность в самовыражении посредством печатного слова. Жизнь моря стала моей жизнью. Она была личным моим достоянием, которое полностью насыщало меня. Когда же сны мои изменили свой характер (Кальдерон сказал: «жизнь есть сон»), прошлое в силу самой природы моей профессии стало одним из источников того, что я могу назвать, за отсутствием лучшего слова, вдохновением, — т. е. внутренней силой, движущей моим пером. Я прибавил бы: «На счастье или несчастье», — если бы слова эти не звучали страшной неблагодарностью после стольких доказательств симпатии со стороны читающей публики, к которой я адресую это мое предисловие.