— Успокойтесь, успокойтесь, — шептал он девушке на ухо.
Он отвечал объятием на ее объятие, сначала машинально, потом с возрастающим сознанием, что это человеческое существо страдает.
Тесно прижимая ее к себе, он чувствовал прерывистое дыхание ее груди; дрожь ее членов проникала в него, передавалась его телу, доходила даже до его сердца. И по мере того, как она затихала в его объятиях, его волнение возрастало, как будто во всем мире существовало только ограниченное число эмоций. Самая ночь, казалось, стала тише, спокойнее, и полнее — неподвижность неясных темных очертаний, которые их окружали.
— Все хорошо, — сказал он ей на ухо уверенным шепотом, чтобы успокоить ее, и снова обнял ее еще крепче.
Благотворное действие слов или жеста: он услышал тихий вздох облегчения, потом она заговорила с жаром:
— О, я знала, что все будет хорошо, с первого раза, как вы заговорили со мной. Правда, правда, я почувствовала это в ту самую минуту, как вы ко мне подошли в тот вечер. Я поняла, что все будет хорошо, если только вы захотите вмешаться, но я, разумеется, не знала, намереваетесь ли вы это сделать. Вы сказали: «Приказывайте». Странное слово для такого человека, как вы. Точно ли вы хотели это сказать? Правда, вы не насмехались надо мной?
Он возразил, что он человек серьезный и был серьезным всегда.
— Я верю вам, — горячо проговорила она.
Его тронуло это признание.
— У вас есть манера всегда говорить так, словно люди кажутся вам забавными, — продолжала она. — Но меня она не обманула. Я хорошо видела, что вы рассердились на эту противную женщину. И вы такой умный. Вы с первого взгляда что-то угадали. Вы это прочли у меня на лице, да? А скажите, это лицо не безобразно? Вы не будете раскаиваться? Послушайте, мне еще нет двадцати лет. Правда, я, должно быть, не очень некрасива, иначе… Скажу вам откровенно, что разные типы мне сильно надоедали и отравляли существование. Не знаю, что с ними делается…
Она говорила торопливо. Она задохнулась, потом вскричала с отчаянием в голосе:
— Что такое? Что случилось?
Гейст внезапно выпустил ее и немного отодвинулся.
— Разве это моя вина? Я даже не глядела на них, я говорю вам откровенно. Разве на вас я глядела? Ведь начали вы.
Действительно. Гейст отодвинулся при мысли о соревновании с неизвестными типами и с трактирщиком Шомбергом. Воздушная белая тень беспомощно колыхалась перед ним в темноте. Ему стало стыдно своего порыва мнительности.
— Я боюсь, что нас заметили, — прошептал он. — Мне показалось, что я кого-то увидел в аллее позади нас между домом и кустами.