Мы говаривали ему:
— Вы никогда не вернете ни одного своего аванса, если будете продолжать в том же роде, Моррисон.
Он делал хитрое лицо.
— Я сумею нажать на них в один прекрасный день, будьте спокойны. Да, кстати, — он доставал свою неразлучную записную книжку, — у меня тут есть одно селение… Их дела сейчас идут недурно; пожалуй, надо начать нажимать на них.
Его карандаш жадно набрасывался на книжку и отмечал: «Нажать при первом случае на такое-то селение».
Затем он прятал карандаш и щелкал резинкой с непреложной решимостью, но «нажим» никогда не начинался. Некоторые ворчали на него. Он портил коммерцию. Быть может, и так, — но в весьма незначительной мере. Большая часть селений, с которыми он имел дело, не была известна не только географам, но и той специальной традиции торговцев, которая передается из уст в уста и составляет таинственный запас местных знаний. Поговаривали также, что в каждом из этих селений Моррисон имел жену. Но обыкновенно мы энергично отвергали подобные инсинуации. Моррисон был филантроп и вдобавок аскет.
Когда Гейст встретил его в Дйлли, Моррисон шел по улице, забросив монокль за плечо, опустив голову, с безнадежным видом закоренелых бродяг, которых можно увидеть в Англии на больших дорогах между двумя остановками в домах для бедных. Услышав, что его окликают с другой стороны улицы, он поднял встревоженный и мрачный взгляд. Его отчаяние было обосновано. Он приплыл в Дилли на прошлой неделе, и португальские власти под предлогом какой-то неисправности в его бумагах наложили на него штраф, захватив его бриг.
У Моррисона никогда не бывало при себе наличных денег. При его системе ведения торговли удивительно было бы, если бы случалось иначе, а под все долговые записи в своей книжке он не мог бы занять ни единого пенни. Португальские чиновники просили его не волноваться. Они давали ему недельный срок, по истечении которого бриг должен быть продан с торгов. Для Моррисона это означало разорение, и когда Гейст своим учтивым тоном окликнул его через улицу, неделя подходила к концу.
Гейст перешел улицу, слегка поклонился, как кланяется принц другому принцу при неофициальной встрече, и сказал:
— Какая неожиданная радость! Не согласитесь ли вы зайти выпить со мной чего-нибудь в этом мерзком трактире? Солнце слишком печет, чтобы можно было разговаривать на улице.
Моррисон с угрюмым видом послушно последовал за ним в темный и холодный сарай, в который он во всякое другое время побрезговал бы войти. Он был невменяем. Он не сознавал, что делает. Его можно было заставить шагнуть в пропасть так же легко, как Гейст привел его в трактир. Он сел, как автомат. Он не говорил ни слова, но увидал перед собой стакан с красным вином и проглотил вино. Между тем Гейст уселся против него с полной внимания учтивостью.