Когда мама снисходила до того, чтобы покормить меня, я набрасывался на еду, как бездомный пес, и только рычал в ответ на мамины замечания. Я торопливо заглатывал куски, не думая о том, как это выглядит со стороны. Опускаться ниже было просто некуда. Однажды в субботу, когда я мыл посуду после завтрака, мама положила несколько недоеденных блинов в собачью миску. Ее откормленные питомцы потыкались в них носом, послюнявили, но особого интереса не проявили и отправились спать. Позже, когда мне потребовалось положить несколько кастрюль и сковородок на нижнюю полку, я встал на четвереньки над собачьей миской и доел остатки блинов. От них пахло псиной, но меня это нисколько не смущало. Я прекрасно понимал: если ведьма увидит, как я краду принадлежащее ее «собачкам», мне придется несладко. Но я должен был добывать еду любыми способами, потому что хотел выжить.
Внутри у меня все словно замерзло — до такой степени я ненавидел этот мир. Я даже солнце презирал, поскольку знал, что мне никогда больше не разрешат поиграть в его теплых лучах. Я дрожал от злости, если слышал, как снаружи смеются дети. Желудок связывался в узел, стоило мне почувствовать запах еды, ведь она обязательно достанется кому угодно, только не мне. Я хотел взбунтоваться и выплеснуть свою ярость каждый раз, когда меня звали наверх, чтобы исполнять обязанности семейного раба и прибирать за этими уродами.
Я ненавидел маму и всем сердцем желал ей смерти. Но еще я хотел, чтобы она прочувствовала всю глубину моей многолетней боли и одиночества перед тем, как умрет. Все эти годы я неустанно молил Бога о помощи, но Он ответил мне только раз. Когда мне было пять или шесть лет, мама гоняла меня пинками по всему дому. Вечером, перед тем как лечь спать, я встал на колени и начал молиться. Я просил Бога, чтобы мама заболела и не смогла меня больше бить. Я молился, изо всех сил сосредоточившись на своем желании, так долго, что у меня даже голова разболелась. На следующее утро я, к своему удивлению, обнаружил, что маме действительно нездоровится. Она весь день пролежала на диване, почти не двигаясь. Папа был на работе, и мы с братьями ухаживали за ней, будто мы были врачами, а она — пациенткой.
Шли годы, мама била меня все сильнее, а я думал о том, сколько ей лет, и пытался вычислить, когда она умрет. Я мечтал о том счастливом дне, когда ее душу заберут в ад, — только тогда я наконец освобожусь.
А еще я ненавидел отца. Он прекрасно видел, как мне живется, но у него не хватало смелости спасти меня, хотя он столько раз обещал. Но потом, когда я решил проанализировать наши отношения с отцом, я понял, что он считал меня частью проблемы. Думаю, в его представлении я был предателем. Когда ведьма ругалась с папой, она часто вовлекала меня в скандал. Мама выдергивала меня из гаража или отрывала от хозяйственных дел и требовала, чтобы я повторял все слова, которыми папа обзывал ее во время их прошлых ссор. Я понимал: для нее это было лишь частью игры, — но мне выбирать не приходилось. Мамин гнев был гораздо страшнее. Так что я качал головой и робко говорил все, что она хотела услышать. А она принималась кричать, чтобы я повторил это в присутствии папы. Если я что-то не мог вспомнить, мама заставляла меня выдумывать слова. И вот это меня беспокоило гораздо сильнее; в отчаянной попытке избежать наказания, я кусал руку, которая меня кормила. Вначале я пытался объяснить папе, почему я вру и выступаю против него. И он сперва говорил, что понимает, но потом — я почувствовал это — он потерял веру в меня. И вместо того, чтобы пожалеть отца, я стал лишь сильнее его ненавидеть.