— Мы должны принести ей дары и совершить омовение! — объяснила одна из девушек.
— А она подарит каждой из нас здоровых и красивых детей, — добавила другая.
— Какая Пари, безбожницы?! — побагровел Бин-Сафар. — Вы что, забыли, что нет никаких богов, кроме аллаха? Остановитесь!
— Оставьте, оставьте их, уважаемый Бин-Сафар, — удержал и мягко повел его к воротам мечети мулла Мухаммад. — Они же еще дети. Пусть радуются.
— Но сейчас время намаза! — негодовал Бин-Сафар.
— Ну и что тут особенного, — благодушно улыбался мулла. — Признаться, я и сам верил в эту Пари в молодости. Сколько раз подглядывал с тала за омовением!
— И это говорит настоятель соборной мечети, — пробормотал еще один прихожанин, пожилой бородач в синей чалме. — О, великий халиф, знал бы ты об этом!
А девушки уже были на берегу Мулиана. Зазвучала другая песня, высокая, ликующая, и с этой песней невесты вступили в реку. Будто по команде полетели дождем монетки, потом, на особенно торжественной поте, разом упали в воду цветы. Желтое, быстрое течение подхватило и унесло их,
перебирая и складывая в причудливый узор. Радостный крик прошел по девичьей толпе. Невесты смеялись, брызгались, обнимали друг друга, поздравляли. Платья намокли, облепили тоненькие гибкие фигурки, слепящее солнце било в глаза, в летящие брызги, на мгновение очерчивая размытые, ускользающие линии мелких волн, быстрых рук, плеч, бедер…
Солнце уже заливало улицы, дома, изразцовые стены, базары, купола, крепостные ворота, крыши, кладбища и сады.
Так тысячу лет назад в достославном городе — благородной Бухаре начался новый день, один из дней месяца зильхидж.
Месяц зильхидж 383-го года хиджры
— Хусе-е-е-ейн!
Мальчишка лет десяти, озираясь, бежал по дорожке сада. Он искал брата.
— Ну где ты, Хусейн? Отзовись, тебя ждут!
Утренний сад, уже пронизанный солнцем, был пуст, только где-то рядом ворковали горлинки и тянуло дымком свежеиспеченного хлеба.
— А, вот ты где! А ну, вставай!
На охапке высушенной травы лежал, раскинувшись, мальчик чуть постарше. Он крепко спал. Рядом валялся толстый том в кожаном переплете с серебряными застежками, потушенный ночной светильник, старенький деревянный угломер, напоминающий примитивный секстант, раскрытая тетрадь с записями.
— Опять всю ночь считал звезды и проспал намаз! Ну отец тебе покажет! Вставай! Слышишь, Хусейн!
Десятилетний Махмуд тормошил своего старшего брата, дергал, тряс, но тот только пробормотал что-то и уткнулся лицом в траву.
— Ты так, да? Ну, погоди!
Махмуд набрал полную горсть огромных рыжих муравьев и, не раздумывая, сунул брату за шиворот. Еще мгновение Хусейн улыбался во сне, но тут же взвился, сдирая с себя халат.