А вот у Мелюзины не было никого.
В начале зимы, когда старуха приходила на хутора со своей маленькой корзинкой, наполненной целебными травами, какая-нибудь смелая крестьянка отваживалась выскочить на порог и торопливо, избегая глядеть колдунье в глаза, протянуть той кружку молока или кусок хлеба в обмен на нехитрые снадобья.
Анжелика приблизилась к краю скалы и, осмотревшись, начала спускаться, цепляясь за высокую траву и заросли можжевельника. Она осторожно продвигалась, различая впереди нечто вроде дорожки с неровными уступами, которая, без сомнения, была слишком крута для обитательницы этих мест. И тем не менее Мелюзине приходилась преодолевать ее ежедневно. Видневшийся ниже поросший дерном конец этой дорожки был расположен перед входом в жилье. Закончив спускаться, девочка спрыгнула на землю. Перед нею открылась пещера, почти скрытая завесой из листвы и веток.
Послышался шорох, и Анжелика, еще только на полпути, увидела между зарослями лицо Мелюзины. Привлеченная шумом, она с насмешливым видом смотрела снизу, как Анжелика приближается.
— Мелюзина! Я думала, что ты заболела!
Послышался заразительный смех колдуньи, похожий на смех ребенка.
— Я — заболела? Почему ты волнуешься? А если бы и так, не имею ли я все необходимое для того, чтобы вылечиться?
— Но у тебя нет никого, кто бы помог тебе готовить отвары, если ты станешь слишком слаба! Всегда нужен кто-нибудь, чтобы помочь больному!
Мелюзина продолжала смотреть на нее, едва сдерживая улыбку. Наконец она спросила:
— Ты боишься?
— Нет, я не боюсь.
— Боишься ли ты взглянуть в лицо страданию, боли или увидеть печать демона?
— Нет, я не боюсь, — заверила Анжелика, продолжая цепляться за корни, слыша, как маленькие камешки скатываются под ноги. — К чему эти вопросы?
С Мелюзиной она ничего не боялась.
— Тогда входи, — сказала колдунья. — Ты мне поможешь… И не разрушай, пожалуйста, мою лестницу.
Вслед за идущей впереди Мелюзиной Анжелика проникла внутрь. Перед ней открылась довольно просторная пещера с темными углами, заполненными сундуками, ивовыми корзинами, камышовой мебелью, множеством валявшихся на земле горшков, глиняных кувшинов, флаконов.
В темноте свода она различила сидящую на кривой ветке сову, о которой ей говорили. Сейчас птица спала, прячась от дневного света; но нигде не было видно кота. Как Анжелика и предполагала, огонь не был зажжен. Однако в воздухе чувствовался сильный запах лекарств, приготовленных в котелках и в горшках.
В глубине комнаты, там, где было темнее всего, на подстилке из папоротников, словно небрежно брошенный мешок, лежал спящий человек. Он был не очень высокий, скорее коренастый, одетый в какие-то темные, слишком широкие для него лохмотья. Из заплатанных штанов торчали голые мозолистые и стертые ступни, ступни бедняка. Немного поодаль она увидела его башмаки, подбитые крупными гвоздями, не слишком еще стоптанные, хотя прилично истрепанные. Таким же казался и их обладатель, прислоненный к одной из внутренних перегородок стены. Он был жив, а его глубокий сон, должно быть, был вызван искусными смесями, которые знахарка заставила его выпить. Лица не было видно, потому что его покрывал толстый слой повязок из выбеленного льна.