Резко обернувшись, он задел ногой пузатую бутылку, из которой чуть раньше Том пил бренди и которая лежала сейчас на полу. Она покатилась по ковру, оставляя за собой мокрый след, а судья удивленно смотрел на нее, словно пытаясь понять, откуда она взялась.
Росситер внезапно сделался каким-то усталым. Он посмотрел на Тома, который отступил к Джинни.
— Хорошо, сэр, — сказал англичанин. — Хорошо. Мы уходим. Но я вас предупреждаю…
— Благодарю вас, юноша, но боюсь, мне ни к чему ваши советы, — сказал судья, сжимая кулаки. — У меня все в порядке с нервами. Но если ваша шайка не оставит…
Руки его дрожали. Мери двинулась к нему, чтобы успокоить, но он оттолкнул ее. Я мог представить сцену, каких уже было немало в этом сумасбродном доме, и не хотел быть ее свидетелем. Мы с Росситером призвали сестер удалиться. Тома уже в библиотеке не было.
В холле было темно, и Том тыкался в стены, словно слепая летучая мышь. Он, похоже, пытался найти выход. Силы его были явно на исходе. Ему следовало сейчас же лечь. Тепло и уют дома уже пошли ему на пользу, и синева на лице исчезла. Но Джинни и Мери бросали на него свирепые взгляды. Он ответил взглядом, в котором презрение сочеталось с жалостью.
— Мы хотим с тобой поговорить, — сказала Джинни, беря его за руку.
— Вы не имеете права меня выгонять. Я отсюда никуда не уйду. Он сказал, что все в порядке. Он сказал, чтобы я остался. Отстаньте от меня!
Мери рыдала в голос то ли от ярости, то ли от облегчения, то ли от слабости, то ли от всего вместе. Уперевшись лбом в стену, она колотила по ней кулаками. Росситер пытался ее успокоить. Но Джинни сухо улыбнулась Тому.
— Пойдем, милый юноша, — сказала она. — Пойдем в гостиную. Там спокойнее.
Самым хладнокровным среди нас был Росситер. Чтобы женщины не шумели на весь дом, он быстро препроводил нас в гостиную и зажег газовые светильники матового стекла. Комната на сей раз показалась мне особенно похожей на морг. Том озирался по сторонам, словно искал, где бы спрятаться. Потом разрыдался.
Какое-то время мы молчали. Затем в окно ударил очередной порыв ветра. Джинни сказала:
— Ты виноват в том, что дом превратился в бедлам. — Она сложила руки на груди и продолжала: — Так что теперь, будь добр, расскажи все как было.
— О чем рассказывать-то?
— Почему ты это сделал. Почему папа так напугался.
Рыдания Тома вдруг перешли в истерический смех. Он вытянул вперед дрожащие руки ладонями вверх. В бледном газовом свете он выглядел больным, бледным и нелепым. Его руки, казалось, были такими же холодными, как белые статуи на пьедесталах. Его бил озноб.