Нет, мол, попутчица.
— Ну так мы тебя на нашей колбасинской женим. Вон на том краю деревни две девки на выданье.
— Видал их, — отвечаю. — Не по мне.
— Тогда через два дома отсюда ближе невеста есть, пойдем глядеть.
Хотел сказать сразу, что женатый, а Кузьма ногой под столом толкает — молчи. Да и самому любопытно.
Пошли. А там девчонка еще молодешенька, залезла на печь и за занавескою спряталась. Покуда были в избе, так и не слезла.
Ну, мол, ежели эта не глянется, мы за тебя постарше сосватаем — Таисья по соседству живет, мужика ее прошлой зимой лесиной убило. Рукодельница, машинка швейная своя, какую хошь одежу сошьет.
— Да не надобно мне жениться, — говорю. — Женатый я, зачем обманывать?
Все равно, мол, оставайся у нас, бригадир нам нужон, и бабу свою после охлопочешь…
А следующую ночь уже посеред болота провели. Невозможно стало зимником по чистине ехать — преступаются кони, того и гляди, ноги повывернут либо поломают, пришлось обоз в ряд с дорогой по целику направить. Снег распустило, бредут кони, как по воде, только мокрый шорох по болоту да карагайник словно от ветра раскачивается. Верст двадцать прошли, — кони из сил выбиваются, хошь не хошь, поневоле отдых надо давать. Отоптали место, карагайнику нарубили, перебились ночь возле костра. Кузьма Даше свой тулуп отдал, завернулась в него, ноги к огню вытянула — ботиночки-то наскрозь промокли, прибаутками нас потешает. Ни разу за дорогу духом не пала, веселая бабенка.
Солнышко над болотом поднялось, а мы, почитай, и не спали, снова наши кони бредут, вскоре и лес островками пошел, а там — кромка болота — Нарымская тайга стеной. В затенье по лесу и дорога получше, за малым временем приехали к заимке. Срублена была на отшибе изба, когда-то хозяин ее хоронился от людей, а после, когда зимами стали дорогу за болото торить, оказалась его заимка на бойком месте, потому хоть из Нарыма ехать, хоть обратно в Нарым — не миновать тут передых делать. За постой плату брал себе, однако после вроде бы стал считаться тут постоялый от колхоза, только был колхоз отсюда за много верст, а хозяин на заимке прежний — тот же самый Власов.
Остановили мы обоз у крыльца, пять непривязанных псов лаем зашлись, подступают к нам, клыки оскалили, вот-ни-вот рвать кинутся. Хозяйка с дочерью уже и избе полы вымыли, не пускают нас через порог — закрыт, мол, постоялый, втору неделю никто не ездит. Хозяин здоровущий, косоглазый из сеней вышел, глянул с крыльца угрюмо, даже собак не отогнал. Кое-как сена выпросили, бросил со злом несколько навильников, — дескать, колхозное вышло, из своего зарода даю. Деньги в кулак зажал и прошел обратно в избу. Тут уж Даша поднялась — что, мол, вы за люди такие, дайте хоть обогреться… Нет, нет — пустила Власиха, а молодая даже чайник и четыре кружки на стол поставила. Разулись у порога, чтобы не наследить в избе, и покуда чаевали, хозяин на лавке у окна молчком ружье чистил, протрет ствол тряпицей, взглянет исподлобья, не поймешь, то ли на нас, то ли помимо, и снова берется протирать. Не по себе от его взгляда, не к душе ихний чай… Положили на клеенку по рублю с человека, пошли на улицу курить. Даша тоже шубку на себя и с нами на воздух.