— Жутко в этом доме, — говорит. — Недоброе место.
И верно сердце чуяло — на другой год стало известно, сколь там душ загублено… Милиция из района выезжала этого Власова брать. Может, придется когда еще васюганских старожилов встретить — спроси про власовскую заимку, не к ночи сейчас страсти рассказывать — зверь был — не человек…
Ну, ладно… Проводили наш обоз власовские псы лаем, едем дальше по нарымской земле, да разве на лошадях весну обгонишь? Зимник уже не вздымает и по-за обочинами бродно, порожние подводы тяжелее возов. Кузьма молчит, Никанор дорогу материт, понять можно, в чей огород, приключись беда — только злорадоствовать будет. А мне отвести эту беду нужно: раскидываю умом, как коням силу сохранить, все в целости предоставить колхозу. Доехали до избушки пегого Якова-остяка, и надумал я там собрание провести. Жил остяк один себе в тайге бобылем, когда-то медведь его причесал и там, где достал когтями, на голове вместо черных седые волосы пежинами наросли.
В остяцкой избушке впервой в жизни и провел я собрание. Дашу заставил протокол писать. Вопрос поставил один — о колхозной собственности.
— Дорога впереди трудная, — говорю мужикам, — неминуемо придется нам на пути через речки переправляться, поневоле бросать розвальни. А двенадцать саней колхозу недешево стоят. Потому мое предложение — заготовить тут сухостойного лесу, связать плот и составить на него дровни. Двое из нас мужиков вместе с Дарьей коней дальше поведут, а один останется и, когда вскроется река, поплывет па плоту с санями до самого дому. Какие, мол, по этому вопросу будут прения?
— Прение такое — кому оставаться? — спрашивает Никанор.
— Мне ехать до края, потому как я за старшего назначен, — говорю. — Выходит, кому-то из вас со мной в дороге судьбу пытать, а второго пусть река несет. Жребий будем тянуть али как?
— Не нужон жребий, — возражает Кузьма. — Никанору оставаться — и весь разговор. Он справку у тебя просил, пущай со справкой и плывет. А мы с тобой за коней перед колхозом в ответе.
Так и записали.
Задержались на день, покуда нарубили и свозили ельнику под берег. Сплотили к вечеру бревна, привязали вожжами розвальни.
— И поплывешь ты, как Колумба, — говорит Никанору Кузьма. — Да мотри только, ветрена тебя зарази, колхозные оглобли по дороге не распродай.
Поначалу сомневался я — как Даша верхом поедет, так она еще не хуже мужика держалась. «У меня, — смеется, — отец — казак…» А когда на четвертый день гнедая кобыла с ней под лед провалилась, не до смеху всем было — сама в ледяной воде искупалась и лошадь еле-еле спасли. Приключилось-то это уже под самым Огневым яром, куда она путь держала, так мокрехонькую в тулупе ее к отцу в избу и завели. Свыклись мы за дорогу, когда распрощались, вроде потеряли что-то.