Читая В. Огрызко, можно подумать, что Юрий Кузнецов тяготел к изощрённому мазохизму — не признавая в Валентине Сорокине ни поэта, на гражданина, ни вообще сколь-нибудь значимую личность, он с упорством маньяка стремился попасть в его подчинённые. Сначала почти десять лет Кузнецов проработал под началом «злого гения» в «Современнике», а потом ещё шестнадцать лет на Высших литературных курсах, где Сорокин был проректором.
Я отлично помню Юрия Кузнецова — высокого, чуть грузноватого, с грубыми чертами лица, с горделивой осанкой. И этот орёл, написавший «Звать меня Кузнецов. Я один, Остальные — обман и подделка», — столько лет мирился с тем, чтобы им командовал его «душитель»?! Тут что-то не так: либо Кузнецов не поэт, а имитатор, либо Сорокин не «злой гений», а добрый. Лично я склоняюсь ко второму варианту. И думаю, что вряд ли герою жизнеописаний В. Огрызко, воскресни он вдруг, лёг на душу бы тот «творческий метод», который использует его биограф. Кузнецов был требовательным человеком, каждое своё печатное слово он взвешивал, гранил. Подтверждение тому его проза о времени учёбы в Литературном институте. Мы видим здесь очень уверенную самоапологетику: выбросился, будучи нетрезвым, из окна — вокруг этого события возведен целый мистический «забор». Бил бутылки о потолок в общежитии (вряд ли он в тот момент сочинял шедевры!), это, оказывается, эстетическое действо. Но в этой самоапологетике всё-таки нет ничего оскорбительного по отношению к другим, зато есть стремление к красоте, жажда проникнуть в глубину явления, пусть даже и самого ничтожного.
Каждый поэт в глубине души знает цену своим стихам и самому себе, и этим он отличается от обычных людей. С 1995 по 2000 год я училась в Литературном институте. Мучительно осознавая свой запоздалый старт, в свободную минуту я бежала на ВЛК: именно Валентин Сорокин, ко всему прочему выдающийся педагог, оказал на моё становление решающее влияние. В кабинете проректора ВЛК я стала свидетелем нескольких бесед двух поэтов: Сорокина и Кузнецова. Утверждаю ответственно: никакого высокомерия ни один из них друг к другу не выказывал. Впрочем, гордыня Валентину Сорокину никогда и не была свойственна, что же касается Кузнецова, то меня удивляла разница его отношения к студентам и слушателям и к своему начальнику по курсам. Несколько раз я видела, как девушки с высших курсов подходили к нему с рукописями или с книгами. Поэт с ними, жаждущими общения, был, скажем так, весьма малоприветлив. Но никакой заносчивости или грубости в отношениях с Сорокиным он себе не позволял. Почему? Боялся начальства? Это просто оскорбительное предположение: у настоящего поэта один начальник — Господь Бог. Прикидывался? Ну, это вообще глупость.