Крушение карьеры Власовского (Герасимова, Савельев) - страница 89
В это время машину уже со всех сторон облепили ремонтные рабочие. Кто-то выбил кольт из рук Каурта, кто-то защелкнул на его запястьях браслеты наручников.
Все это было таким поразительным, особенно для помутившегося сознания смертельно раненного Глазырина.
Но самым удивительным было то, что из-под брезентовой запыленной шляпы ремонтного рабочего на него смотрели знакомые карие с теплой искоркой глаза…
Инженер Зуев! Как он очутился здесь?
Затем это знакомое лицо склонилось над ним.
Да, это Зуев… даже шрам на щеке… Сомнений не было…
— А теперь вы укажете нам путь туда, куда вы везли их, — приказал Каурту возглавлявший засаду подполковник Сумцов.
Франц Каурт, он же Анатолий Коровин, стоял перед машиной. Наручники поблескивали на его руках.
Шпион стоял под чужим небом, на чужой земле. Вокруг пестрели нежные весенние, но тоже чужие ему цветы…
Но самыми чужими и непонятными были люди, которые жили на этой земле…
Он смотрел на Глазырина, так неожиданно обманувшего его. Мертвенно-бледный, тот лежал на плащ-палатке, и один из «ремонтных рабочих» с медицинской сумкой хлопотал около него.
Он смотрел на жену Сенченко. Эта маленькая женщина, только что так бесстрашно поднявшая на него оружие, казалось, в эту минуту, забыв обо всем, осторожно поддерживала голову умирающего шофера.
Он смотрел на самого Сенченко. Казалось, этого человека ему удалось безнадежно скомпрометировать, погубить в глазах Советов… А тот отказался от самых заманчивых денежных перспектив и пошел на смертельный риск…
Одержимые! Одержимые!
Такие же, как та девчонка, которую он одним щелчком выбросил из жизни…
Да!.. Как он был прав, когда мечтал о назначении в Кашмир, в Гибралтар — куда угодно! — лишь бы не попасть снова в эту гибельную для таких, как он, страну. Да разве можно навязать чужому народу свою волю, свои законы? Ведь многие это уже поняли у него дома. И только подобные самонадеянному борову Петер-Брунну все еще продолжают упорствовать. Конечно, за гиблое дело они предпочитают расплачиваться чужой шкурой…
И теперь он стоял под этим чужим, ненавистным ему небом и чувствовал себя пустым, совершенно пустым.
Впервые за всю свою жизнь Каурт понял, что это — конец.
Конец его мечтаниям о колонизаторской миссии в этой огромной стране, конец мечтаниям о роли хозяина, повелевающего миллионами и миллионами безгласных рабов.
Люди в этой стране оказались сильнее его в чем-то самом большом, самом главном.
Они не только защелкнули наручники на его запястьях. Им удалось сломать в нем то, без чего не может существовать ни один человек на земле, — волю к жизни.