— На чердак, голуби, на чердак, — направил Удищев воркующую парочку на третий этаж и, разлив по фужерам «Белую лошадь», спросил Сусликова:
— Говорят, ты с попом в хороших отношениях?
— Пели однажды дуэтом про разбойника Худеяра, — скромно подтвердил слухи Хевроныч. — Хорошо поет. Под «Мадеру». Густым басом.
— Церковь хочу расписать, — поделился заветной мечтой Удищев. — Выгодный заказ. Затащил бы как-нибудь попа в баньку.
— В баньку, — передразнил его Сусликов. — Не дьячок, понимать надо. Чтобы заказ получить, нужно в конкурсе участвовать.
— Выгорит — отстегну.
— Не в том дело.
— Хорошо отстегну.
— Храм все-таки — святое дело.
— Я и попу отстегну.
— Все-таки лицо духовное…
— Рот у этого лица есть?
— Поговорить поговорю, — уломался Сусликов, — но стопудово не обещаю.
— Говорить как раз и не надо, — строго наставил его Мирофан. — Ты нас только сведи. А уж мы разберемся.
В тени высотных домов еще пряталась зима, но в погожие дни на солнечную сторону улиц Ненуженска уже заглядывала весна.
Дворники с удовольствием сбрасывали снег с крыш на головы прохожим и гортанными голосами небожителей весело материли зазевавшихся. Карнизы домов, с которых не сбрасывали снег, обрастали увесистыми, сверкающими, как янтарь, соплями сосулек. Время от времени кто-то из особо невезучих и рассеянных ненуженцев, привыкших смотреть исключительно себе под ноги, был внезапно убиваем куском сорвавшегося с высоты льда. Те же, кто не имел привычки смотреть под ноги, а также пожилые граждане десятками на дню ломали на скользких тротуарах конечности. Лихие бизнесмены в сияющих иномарках окатывали пешеходов с ног до головы жидкой грязью. В автобусах чихали и сморкались. Инфицированный туман испарений большого города расползался по закоулкам, оседая по утрам на деревьях сероватым инеем.
В это прекрасное время надежд, предчувствия нового возрождения Удищев изгнал из предбанника братьев по палитре.
Случилось это так.
Внезапно нагрянувшие после пленэра художники были хмуры и задумчивы. Пили молча и мрачно. Хотя и помногу. И даже пивной, а также настоянный на горных травах пар не смягчил их души.
Шамара, приход которой случайно совпал с приездом художников, по своему обыкновению путалась под ногами и вмешивалась не в свои дела. Может быть, в тот вечер дело и не дошло бы до разрыва, а ограничилось легкой сварой, не внеси она в предбанник журнал со статьей Мутантова. Статья называлась «Феномен художника Удищева». Размышления профессора подкреплялись цветной иллюстрацией «Тройной радуги» и портретом Мирофана. В некотором недоумении Мутантов извещал читателей о загадке внезапного превращения гадкого, серого утенка в белого лебедя. Разгадка, по мнению автора, заключалась в том, что ничем не примечательный, склонный к подражанию художник, пройдя долгий и нудный, как горная тропа, путь ремесла, попытался взглянуть на приевшийся мир чистыми глазами ребенка. И это, как ни удивительно, ему удалось. Причем, вернувшись в детство, особо подчеркивал Мутантов, Мирофан Удищев счастливо избежал тупика примитивизма. Напротив, в искусстве его появилась пугающая философская глубина. Казалось бы, откуда?