— Еще по маленькой... по одной, дорогуля...
Кругом шумели, чокались, горланили. Устя была безучастна ко всему. Дома остались трое детей. Тоска выливалась в песне:
У меня у вдовушки четыре кручины.
Первая кручина — нет ни дров, ни лучины;
Другая кручина — нет ни хлеба, ни соли;
Третья кручина — молодая овдовела;
Четвертая кручина — малых детушек много;
А пятое горе — нет хозяина в доме.
А посею горе во чистое поле.
Ты взойди, мое горе, черной чернобылью.
Черной чернобылью, горькою полынью.
Парунька поздоровалась с ней:
— Заручное пьете?
— Куда денешься. Продалась до покрова. Нужда горькая. Сокрушили меня, Паруня, малые дети.
— Почем продалась?
— Тридцать копеек в сутки. Нашим бабам здесь это красная цена. Другим — двугривенный.
Полянские поденщины славились выносливостью, усердием, сноровкой и при этом еще неприхотливостью на кров и пищу.
— Иди скорее к паперти. Там рыжий мужик постоянную работницу искал. Да все ему не милы. То не сильна, то неказиста, то не красна...
— Ох, Устя... я к таким не подряжусь. Там — ночная работа...
— Уж это известно. Зато в цене накладно. И в работе потачка... Любое выбирай...
Раздвигая, как месиво, женскую толчею, деловито расхаживали мужики справных хозяйств, сосредоточенно и подолгу разглядывали девок и бабенок, останавливаясь на тех, кто тельнее, шире костью, ядреней лицом.
Парунька осторожненько просунулась в гущу, поближе к ограде, к девкам тщедушным, чтобы около них выиграть фигурой.
— Какую ноне цену нам устанавливают, подружка? — спросила она соседку.
— Живи до покрова, а больше двадцати пудов получить и помышлять брось, — ответила та. — Самолучшим бобылкам эту цену дают. Который из хозяев подобрее, на сарафан, глядишь, надбавит. Вот, говорят, одинаковая баба с мужиком, а плата бабе другая.
«Не на радость живем, — согласилась Парунька про себя, — девка стала, что горох при дороге, кто пройдет, тот сорвет».
— Как же быть? — спросила она в тревоге.
— Как хочешь, матушка.
«Федор сказал бы, как», — подумала Парунька и, очнувшись от раздумий, выпрямилась: перед нею стоял крепкий рыжеволосый мужик.
— Ты девка по чужим людям не впервой?
— Всю жизнь по чужим людям, — ответила Парунька.
— Косьба тебе знакома?
— И косьба и бороньба... При нужде и за пахоту возьмусь.
— Эдак, — сказал мужик, шаря глазами по Парунькиной фигуре.
«Блудяга», — застыдившись, подумала Парунька и напрямки отрезала:
— Ты не вдовец?
— Ой, нет! — обидчиво сказал тот и отвел глаза от Парунькиной фигуры.
— Я за мало работать не буду, дядя, — сказала Парунька.
— Не обижу, — ответил он. — Старанье в людях почитаю пуще всего; прибавку получишь, кофту али отрез на целое платье. Соглашайся, девка.