— Вот послушайте, что скажет делегатка, ездившая к шефам, Секлетея. Она на опыте своей жизни узнала, что значит темнота.
Секлетея рассказала, как приняли их на заводе, сколько всего увидала. Она так закончила:
— О приеме и выразиться не могу, какая это радость. Научились многому, видим, что Россия идет по верному пути. Увидали свет и правду, которых раньше не было. Благодаря смычке города с деревней намного подвинулись вперед. Открыли глаза нам... Прежде говорили: только берет с нас город — ничего не дает. Теперь все изменилось: и аптечку прислали и трактор.
Загалдели. «Шефы» — слово было новое. Санька подошел к бабам. Дым столбом — кто кого: сцепились, не разольешь. Увидя Саньку рядом, Марья сказала соседкам:
— Он верно говорит про темноту и про наше неравноправие. Всего боимся. Мы, женщины, не должны топтать свое равноправие. Я вот еще молодая, иду на собрание, а мне кричат: «Куда пошла, тебе надо грехи замаливать. Одумайся». А я говорю на это: «Раньше много молилась, да ничего не вымолила».
— Тысячи лет молились и ничего не вышло, — сказал Санька, сказал и обжег ее взглядом.
Слышала, как Санька изложил желанье молодежи — переселить попа в баню, а сад взять у него в пользу бедных.
— У кого, — указывал Санька, — дом на четыре семейства, и двор, и разные погреба, точно у трактирщика, а осенью подай ему хлебную норму.
— У него семья, — заговорили из толпы негромко, но внушительно, — ангельский чин на нем, дети учатся. Жалко.
Дядя Петя Лютов подпрыгнул с травы подобно мячу, затряс бородой и взвизгнул:
— А наших не жалко? Что корове теля, что свинье порося, что бабе рожено дитя — все едино.
— Нет, не едино, — ответили ему, — по парню говядина, по мясу вилка.
Ответивший так был Бобонин-отец. Парни, вскочив, с криком насели на него:
— Попа сюда!
Вмешался Пропадев:
— С моей точки зрения вообще и в частности... Деликатный вопрос — религия. Понимаешь. Нет указания свыше, граждане.
— Народ всему голова! — кричала молодежь. — С миром не поспоришь. И никто нам не указ! Свобода совести!
Церковники сбили около себя старух, самых крикливых, самых злых. Бобонин говорил:
— В государстве на'больший есть. И над природой тоже хозяин есть. До поры до время он смотрит, молчит, терпит, а придет время — огневается и всех вас поразит, накажет, ой, как накажет.
Старухи поддакивали:
— Ужас какой: отрекаются люди от господа бога. Ученый народ еще ладно, куда ни шло, а ведь простой народ — и туда же! Что бы понимали! Не миновать вам геенны огненной. Будете на том свете горячие сковороды лизать.
Малафеиха металась от бабы к бабе, отирала платком глаза, хлопала руками по бедрам и исходила шепотом: