— Умрем, а не дадим батюшку в обиду.
— Хоть убей, хоть зарежь, а не дадим.
Солидные мужики предлагали голосование. Молодежь соглашалась, но соглашению мешали бабы:
— За бога не голосуют, басурманы. Бабы, рук не подымайте.
— Вы — фарисеи и лицемеры, — отвечали молодые.
Когда подсчитывали голоса, девки спрятались за парней, чтобы старшие не видали, и поднимали руки вместе с безбожниками погорельцами. Марья тоже голосовала за погорельцев.
Поповцы были побиты.
Многие из них с шумом и криком стали расходиться. Оставшиеся послали за попом.
За рост преогромный попа прозвали из селе Дубинкиным. Пришел он тревожный, без головного убора, в рыжем заплатанном подряснике. Остановился смиренно и тяжело вздохнул.
Санька сказал серьезно:
— Принищился. Бьет на эффект...
Молодые отвернулись, мужики опустили головы.
— Вы меня звали, православные? — спросил поп и стал поближе к мужикам. Он точно ожидал побоев — лицом погрустнел, держал одну руку в подряснике, другую опустил по швам.
Наступила мучительная пауза.
Анныч поглядел строго на тех, кто сидел рядом, дядя Петя Лютов взял слово.
— Ты на нас, батюшка, не пеняй, — сказал он. — Катастрофический случай. Дом твой желает конфисковать бедняцкий коллектив по случаю пожара. Временно. Помнишь, при Петре Великом колокола переливали на пушки. Цари переливали, не масса.
Поп переступил с ноги на ногу, опустил голову и ничего не ответил.
— Общество отдает тебе для жительства баню, — добавил дядя Петя.
Поп тихо сказал:
— Дело явно святотатственное и сугубо самочинное.
Он поглядел на мужиков — те точно воды в рот набрали. Подумав, он так же тихо добавил:
— И бесполезное. При этом я и в бане буду людям утешителем и наставником.
Наступила вторая мучительная пауза.
Поп продолжал стоять, мужики молчали. Из бабьей толпы пронеслось истерично:
— Оглашенные, изыдите!
Председатель затревожился, проголосовал предложение дяди Пети. Против никого не было: бабы рук не подняли. Председатель попросил девок перенести попов скарб.
Глава пятая
Марья сидела на завалинке. Думы текли непривычные, тревожные.
В сумерках обозначилась фигура матери в строгом молитвенном покое. Мать не крестилась и не кланялась, стояла совершенно недвижимо.
— Богородица диво радуйся, — слышались слова ее в тихом плаче. — Она распроединая, она у нас как макова росинка. Вразуми и помилуй.
Потом правая рука у матери опустилась, она села на лавку и так застыла. Постепенно она клонилась все ниже, плечи ее начали вздрагивать; и все тело забилось мелкой дрожью.
— Опять, мама, глазам не даешь покою, — сказала Марья через окно. — Каждый божий лень! Других на печаль наводишь и сама нервничаешь. Остуда! [Остуда — охлаждение (в отношениях), гнев, размолвка, ссора.]