Вечером Микешину позвонил Дрозд и попросил подняться к нему. Старпом застал в капитанской каюте Чумакова и Курсака. Механик сидел нахохлившись, в неестественно напряженной позе и смотрел в сторону. Он напоминал обиженного мальчишку.
В каюте пахло душистым кофе. На столе, покрытом белой скатертью, стояли чашки, кофейник, сливки, печенье, лежали сигары и папиросы.
— Пожалуйста, — проговорил капитан, протягивая Микешину чашку, когда тот уселся в кресло. — Мне хотелось поговорить со всеми вами в неофициальной, так сказать, обстановке… Вы знаете, что мы вступили в соревнование с другими судами. Борьба идет за «голубой вымпел», который будет вручен лучшему судну бассейна. Я считаю, что мы имеем все шансы получить его. Что вы скажете, Константин Илларионович?
Чумаков помешал ложечкой кофе и уверенно указал:
— По-моему, да!
— А какое ваше мнение, Иван Федорович?
Стармех пожал плечами и, не поворачивая головы, угрюмо ответил:
— Что я могу сказать? Состояние машины вы знаете. Она не подведет. А вот насчет чистоты — плохо. Давно надо мыть машину, да руки не доходят. Других работ много…
— Да… Комиссия не простит грязи. Тут мы можем про играть. А что вы все-таки намерены предпринять?
Курсак вскипел:
— Что что? Ничего, Виталий Дмитриевич. Вы же сами знаете, что мы должны делать в первую очередь! Понимаю, что и чистота нужна… — механик торопливо отхлебнул из чашки. Видно было, что самолюбие его жестоко страдало. У него, у Курсака, и что-то не в порядке!
— Жаль, Иван Федорович. Ведь из-за этого команда лишится премии.
— Ну не только из-за этого. На палубе тоже много хвостов…
— Как, Игорь Петрович, у вас?
— Есть, конечно, но не так уж много. К подведению итогов мы все сделаем.
Дружеский разговор не клеился. Все молча пили кофе. Наконец Чумаков сказал:
— Слушайте, Игорь Петрович, а не могли бы вы своих людей дать на мойку машины? Устроить такой общий аврал, а?
Микешин привстал.
— А кто же мою работу будет выполнять?.. — холодно начал он, но тут же осекся, увидев выжидающе, с надеждой устремленные на него глаза замполита, и мгновение помолчал, словно прикидывая свои возможности. — А вы знаете, пожалуй, смогу… всех могу послать. Вахту сами на палубе постоим, — уже увлекшись своим «благородством» и открывающимися путями к примирению с «машиной», закончил Микешин.
Курсак оживился. Он поставил чашку на стол и, недоверчиво глядя на Микешина, спросил:
— Дадите? Всех? Двенадцать человек?
— Сказал дам — значит, дам. Когда хотите мыть?
— В Лондоне.
— Дам в Лондоне.
И вот только тут и установилась та атмосфера, которой так желал Чумаков. Заговорили все. Горячо обсуждали предстоящий аврал. Курсак обещал к назначенному дню построить леса и подготовить все нужное для мойки. Выпили весь кофе, съели печенье, накурили и разошлись довольные друг другом.