— Передайте в гестапо, что мы никуда не поедем, пока не возвратится капитан Дрозд.
Переводчик испуганно подскочил на стуле.
— Не делайте глупостей. Будут только одни неприятности. Приедет ваш капитан.
— Я предупредил, — с ненавистью проговорил Микешин и вышел.
В бараках слушали рассказы побывавших в гестапо. Программу для них всех устроили одинаковую: запугивали, называли шпионами, требовали сознаться в несуществующих преступлениях. Говорили о скорой победе Германии. Провели всего по одному допросу. Было очевидно, что гестаповцам нужен кто-то другой. Моряки держались стойко, ни с чем не согласились, ничего не подписали.
Только доктор отмалчивался, испуганно озирался по сторонам и нервно дергал себя за длинные белые пальцы, издававшие, неприятный хруст. Ночью он лежал с открытыми глазами, скрипел зубами и тихо шептал: «Боже мой, какой ужас». К нему подошел Чумаков и сел рядом с койкой:
— Что, Федор Трофимович, тяжело пришлось?
Доктор не ответил. Чумаков взял его за руку:
— Да ты не бойся, говори: легче будет.
Бойко повернулся и чуть слышно пробормотал:
— Нельзя говорить. Предупредили. Иначе расстреляют.
Чумаков усмехнулся:
— Кроме меня, никто не услышит. Говори.
— Это какой-то ужас! — возбужденно зашептал, наконец решившись, Бойко. — Константин Илларионович, понимаете, они меня уверяли, что я засланный из Союза шпион и диверсант. Даже фотокарточку мою принесли, снятую где-то на улице. Значит, следили давно. Я клялся, что никакой я не шпион, а просто судовой врач, а они свое. И показали мне альбом с фотографиями. Без глаз, без ногтей, изуродованные. Ужас! Сказали, что так поступают со всеми шпионами и агентами… Боже мой! Не могу вспоминать, не могу… Виталия Дмитриевича как избили…
— Жив он? — встрепенулся Чумаков.
— Был жив…
Доктор хрустнул суставами и всхлипнул.
Чумаков сжал его руку:
— Успокойтесь, Федор Трофимович. Это все уже прошло. Скоро поедем домой. Успокойтесь.
Бойко затих.
— А что требовали? — спросил Чумаков.
— Требовали? — истерически зашептал доктор. — Чтобы я им сообщил все, что знаю, и про всех. А я что? Я ничего не знаю. Я беспартийный. Верно? Всегда был беспартийным. Пошел в первый рейс. Что я могу знать? Всего три дня на судне. А они все свое: шпион. Наконец сказали, что если я что узнаю, то должен сообщить. Пришлось пообещать. Вот и отпустили.
Чумаков выпустил руку доктора.
— Пообещал… — разочарованно проговорил он.
— А что же мне оставалось делать? Что? Ну скажите! Но я ничего не подписал. И вообще ничего им не скажу. Я ничего не знаю. Я беспартийный. Пусть спрашивают у других. Верно? Я вам все честно рассказал, Константин Илларионович. Вы меня уж поддержите дома! Хорошо? Все честно…