— Немецкий солдат воюет, а он хочет обжираться, сакраменто! Получи вместо супа! — И Гайнц хотел ударить механика в лицо, но тому удалось увернуться.
Гайнц рассвирепел:
— Стоять смирно!.. На десять дней чистить уборные и возить бочку! — заключил он.
Это считалось страшным наказанием: в лагере не было бани. Гайнцу все равно, кто виноват: Курсак или Дробыш. Просто возникла причина поиздеваться над одним из «унтерменшей». Завтра Гайнц посмотрит, как этот будет зажимать нос. Курсак ему еще не попадался, а Дробыш попадется в следующий раз.
Этот случай стал известен всему лагерю. Отношение к Дробышу еще ухудшилось, но он ни на что не обращал внимания: Георгий Георгиевич не хотел умирать. Какой толк в том, что он подохнем здесь, в лагере? После войны он будет нужен как опытный капитан. Вот тогда он действительно принесет пользу. Надо выжить, а там будет видно.
Рассуждения товарищей он прекрасно понимает: каждый хотел бы получать добавочную порцию, да не может. «Маннергейм» относился к нему, Дробышу, хорошо, потому что он корректен, вежлив, говорит по-английски. Видит, что он культурный человек. Вот и все.
Как-то «Маннергейм» принес Дробышу несколько книг на русском языке. Все они были выпущены берлинским белоэмигрантским издательством. Капитан читал их один. Он не предлагал книг товарищам, и никто их у него не просил. Чумаков по-дружески посоветовал Дробышу:
— Не следовало брать эти книги и нести их в лагерь, Георгий Георгиевич. Немецкой пропаганды и без того достаточно.
— Боитесь разложиться? — засмеялся Дробыш. — Нет, меня никакая книга не разложит.
— И все же не следовало нести их в лагерь.
— Оставьте! Вы не хотите их читать — и не читайте.
Чумаков пристально, как будто видел его впервые, посмотрел на Дробыша:
— Кажется, мы начинаем говорить на разных языках. Вы по-немецки, а я по-русски.
— К сожалению, я не знаю немецкого языка, — зло проговорил капитан и отошел от Чумакова.
9
Герман Сахотин быстро обжился в лагере. При каждой встрече с Вюртцелем Сахотин клянчил у него сигареты. Он шел за унтером, повторяя одну и ту же фразу:
— Гер Вюртцель, дайте мне одну сигарету. Пожалуйста. Очень прошу.
Когда Вюртцелю это надоедало, он презрительно бросал Сахотину окурок. Иногда унтер ругался и ничего не давал. Но Сахотина это не смущало: на следующий день он возобновлял свои просьбы. Все думали, что Герман так страдает без табака, что готов терпеть любые унижения, лишь бы сделать затяжку. Но скоро выяснилось, что дело обстоит иначе.
Сахотин выпросил у Вюртцеля и выменял у солдат два десятка сигарет. Затем он разрезал каждую на три части и начал торговлю. Каждая треть сигареты — треть пайки хлеба. Хочешь — бери, хочешь — нет. Курильщики проклинали Сахотина и отдавали ему хлеб.