Что же делать? Как он этого не понял раньше? Купили за миску похлебки… Купили? Нет!
«Нет!» — решил окончательно капитан и тяжело вздохнул, как человек, которого уже ничто не спасет.
— Я не знаю этих людей. Они плавали на других судах.
— Доннерветтер! О, я тебе покажу! Ты увидишь, как шутить со мной…
Гестаповец привстал и сунул кулак в лицо Дробышу. Капитан не шевельнулся.
— Ты будешь подписывать? — зловещим шепотом, выходя из-за стола, спросил «Маннергейм».
Удивительное спокойствие охватило Георгия Георгиевича.
— Я не знаю этих людей. На моем судне комиссара не было. Он ушел в отпуск перед отходом в рейс, — проговорил Дробыш.
Гестаповец еще раз ударил и крикнул:
— Вон! Поедешь в КЦ!
Он гневно скомкал сигарету, со злостью швырнул ее в угол, потом позвонил и приказал Вюртцелю привести к нему Сахотина.
Герман страшно перепугался. Он видел, каким вернулся из комендатуры Дробыш, и не знал, что думать. По дороге он все время спрашивал Вюртцеля:
— Что случилось? Что случилось?
Вюртцель молчал.
У «Маннергейма» сидел переводчик.
— Сахотин, вы обвиняетесь во вражеских действиях против германского рейха, — начал гитлеровец и строго глянул на Сахотина круглыми совиными глазами.
Герман побледнел. Он испуганно смотрел на гестаповца, не в силах выговорить ни слова.
— Вы понимаете, что это значит? Вы организовали слушания московского радио в лагере, вы распространяли листовки и призывали интернированных к неповиновению.
— Я… я… никогда этим не занимался, — наконец пролепетал Сахотин. — Вы ошибаетесь, гер хауптман. Я никогда…
— Тогда кто же занимался?
— Мне это неизвестно.
— Вы лжете, Сахотин. Вы плавали на «Крамском» комиссаром, мы и это знаем…
— Нет, нет, это неправда! Вторым помощником! Я же говорю, что вы ошибаетесь, гер хауптман. У нас был другой… — с жаром говорил Сахотин, потрясенный предъявленным ему обвинением.
— Кто же у вас был комиссаром?
Сахотин молчал. Он понял, что попал в ловушку.
— Хорошо, Сахотин. Вы можете ничего не говорить. Ганс, — обратился «Маннергейм» к переводчику, — пусть приготовят машину и скажите Вюртцелю, чтобы он захватил его вещи… — гестаповец кивнул на Сахотина. — С ним поговорят в другом месте. Там он расскажет и о своей деятельности.
Безумный страх охватил Сахотина. В голове его проносились страшные картины: гестапо, мрачные подвалы, пытки… А он так плохо переносит боль. Вдруг будут вгонять иголки под ногти? Он слышал, что в гестапо употребляют такие методы. Боже, только не это! Он взглянул на «Маннергейма», углубившегося в чтение бумаг и, казалось, забывшего про Сахотина. Под окном заурчала машина.