— У всех младенцев есть папы.
— Он вас обманул?
— Обманул?
— А сколько вам лет?
— Не принято такое спрашивать.
— Не четырнадцать?
— Четырнадцать? Боже мой, нет.
— А больно?
— Немножко. По-настоящему будет больно, когда станут его вынимать.
— Вагина заболит.
— Вас не учили, что можно говорить, а что нельзя?
Мы опустили глаза на свою обувь. Манни сгреб с тротуара монетки и вложил ей в руку.
— Вот, — сказал он, — дайте вашему младенчику. Скажите, наша ему дарит.
— Наша что?
— Наша компаша.
— Наша тройняша.
— Наша мушкетня.
— Наша братва.
— Наша обманщики.
А после этого — после того, как мы оставили свое маленькое состояние звенеть в горсти этой дамы, — мы понеслись домой, там повалили Ма на диван, задрали ей блузку, принялись целовать ее в живот и фыркать в него, в такой худой теперь и туго натянутый, где тут поместишься, — и спрашивали: «Наша тебе сделала больно?», зная, что когда-то там жили, в животе у Ма, до того, как все трое стали вместе, до того, как стали братьями.
А Ма? Она ни о чем не спрашивала, просто позволила подтащить себя к дивану и повалить на спину, навзничь, она со смехом сдалась, наша Ма, просто капитулировала, подняла руки вверх, она ничему не сопротивлялась.
Папс исчез на какое-то время, и Ма перестала ходить на работу, перестала есть, перестала нам готовить, перестала спускать окурки в унитаз, давала им копиться в пустых бутылках и чайных чашках; мокрые сигаретные окурки засорили раковину. Перестала спать в своей кровати и стала ложиться на кушетку или на пол, а то даже спала за кухонным столом, голова на одной руке, а другая свисает почти до линолеума, на котором вокруг — скопления окурков, пустые пачки и кучки пепла.
Мы ходили на цыпочках. Мазали содовые крекеры арахисовой пастой, ели тонкие спагетти с растительным маслом и тертым сыром. Доставали из глубины холодильника давно позабытые там продукты — например, апельсиновый мармелад «Гарри энд Дэвид» с кусочками кожуры внутри, похожими на мушек в янтаре. Готовили себе хлебный фарш из полуфабриката, поливали белый рис соевым соусом или кетчупом.
Позвонила Лина, контролер Ма на пивзаводе, выяснить, в чем дело.
— Шесть смен подряд, — сказала она. — Что там у вас происходит?
Вокруг нее гудели и лязгали механизмы. Звон бутылок, которым было тесно на конвейере, резал ухо.
— Вы о чем? — спросил я.
— Громче говори, мой милый! — прокричала она. — Адский шум тут у нас.
— Вы о чем?
— О том, что у нас тут шумно! Я тебя почти не слышу. Ладно, черт с вами. Придется зайти и глянуть своими глазами.
В трубке стало тихо, и я стал ждать длинного гудка, а потом — другого звука, который означает, что ты забыл дать отбой.