Поэтому, когда мы вернулись домой и легли спать, Манни перед рассветом забрался ко мне в кровать и разбудил меня, сказал, что ему приснились воздушные змеи — все небо было ими полно, а все бечевки у него в руках. Он сказал, что добрые и злые змеи там перемешались, он старался держать только добрых, а от остальных избавляться, но спустя какое-то время он уже не мог отличать одних от других.
Я ничего ему не говорил. Мы лежали на спинах, не соприкасаясь, но я чувствовал, что он обхватил себя очень туго, все мускулы напряг, даже самые мелкие. Я подумал, что он может заплакать или закричать. Я подумал, что он может лечь на меня.
— Папс, ты знаешь, извинился за свои кулаки, — сказал Манни. — Говорит, он перепугался, что с нами серьезное что-нибудь могло случиться.
Он повернулся на бок и заглянул мне в лицо. Я сделал вид, что зеваю: мне не понравилось, как он на меня смотрит.
— Раньше я верил, что мы можем освободиться, — прошептал он. — Мне все вроде было понятно — вот сегодня в поле, например, я был уверен, что Бог ухватится за этих змеев и поднимет нас, защитит.
Он взял меня за подбородок и повернул мое лицо к своему.
— Но теперь я знаю, — сказал он, — что Бог разбросал все чистое среди грязного. Ты, я и Джоэл — мы просто горстка семян, которую Бог кинул в грязь и дерьмо. И мы тут сами по себе.
Он закинул на меня руку и ногу и лежал сколько-то времени тихо, неподвижно, и я начал засыпать. Но потом Манни опять заговорил, стал рассуждать сам с собой:
— Нам вот что надо: как-нибудь повернуть силу тяготения в другую сторону, чтобы мы вверх упали, через воздух и облака, туда, на Божьи небеса.
И от этих слов у меня в голове нарисовалось, как мы с братьями летим, машем руками, весь мир уходит, уменьшается, летим ввысь, мимо звезд, через черный космос, дальше ввысь, пока Бог не возьмет нас под защиту, не зажмет в кулаке, точно семена.
Остановить это было некому
Вечером мы начертили мелом круг на дороге и разделили его на три сектора. У нас был синий резиновый мяч, мы стояли каждый в своем секторе и били по мячу ладонями, отправляя его друг другу и стараясь, чтобы он подольше оставался в игре. С каждым ударом мы что-нибудь приговаривали, подражая Папсу:
— Это тебе, чтобы голос не повышал…
— Это тебе, чтобы меня не срамил…
— Это тебе, чтобы делал так..
— Это тебе, чтобы делал сяк…
— Это тебе, чтобы…
Там была канава, мяч попадал в нее, когда мы промахивались, и появлялись машины, они быстро вылетали из-за поворота и при виде нас замедляли ход. Мы отступали к обочине и встречали водителей недобрым взглядом через стекло. Детям, сидящим в машинах, мы показывали языки или средние пальцы. На нас были нейлоновые осенние ветровки с капюшонами, которые можно было сворачивать, как парашюты, и убирать в воротник, под молнию. У нас был наш синий мяч, и была наша злость, и было вечернее темнеющее небо, и углы крыш на фоне сумерек, и антенны, и телефонные кабели, и воронье карканье вдалеке.