– Да бывает, бывает, – выключив радио, сказал диктору Андрей. – Тебе ли этого не знать?
Миновав забитую транспортом развязку, движение на которой балансировало на грани пробки, он под влиянием внезапного порыва переменил решение и погнал машину не к ресторану, где планировал пообедать, а домой. Разнузданная чушь, которую несли в новостях, как обычно, вызвала чувство глухого протеста, которое, в свою очередь, всегда порождало у него желание поскорее сесть за работу. Как и многие его коллеги, Андрей Липский посвятил какое-то время безуспешным попыткам отыскать затерявшийся где-то за воротами пассажирского терминала одного из столичных аэропортов след беглого мультимиллионера Французова. Полная туманных намеков и ничем не подтверждаемых предположений болтовня по радио пробудила уснувшее любопытство. В ней содержалось по крайней мере одно рациональное зерно, а именно ссылка на зарубежные интернет-ресурсы и частные новостные агентства. На многое Андрей не рассчитывал, но те, кто поспешил на весь свет раструбить о будто бы вынашиваемых Французовым планах возвращения, должны были знать – или, как минимум, думать, что знают, – где он находится.
Нехитрый план предстоящих действий сложился сам собой; старая английская поговорка о кошке, погубленной собственным любопытством, Андрею на этот раз не вспомнилась, и, направляясь от припаркованной во дворе машины к своему подъезду, он уже почти бежал.
За толстым стеклом иллюминатора виднелось неправдоподобно яркое и чистое, какое редко увидишь с земли, голубое небо. Под крылом, слепя глаза первозданной белизной, лежала сплошная пелена облаков, сверху похожая на чуть всхолмленную снежную равнину. Рев турбин проникал в салон трансконтинентального аэробуса в виде едва слышного ровного гула, создающего мирный, убаюкивающий звуковой фон. В салоне бизнес-класса демонстрировался недавно вышедший в прокат голливудский фильм. Стюардесса в очередной раз разнесла напитки, обратив внимание на то, что пассажир в среднем ряду по-прежнему спит. Он уснул, как только самолет оторвался от взлетной полосы аэропорта Буэнос-Айреса и пассажирам разрешили расстегнуть привязные ремни, и до сих пор, насколько могла судить стюардесса, ни разу не открыл глаз и даже не переменил позу.
Пассажир относился к тому типу мужчин, что нравились миловидной стюардессе: не молодой и не старый, на глаз лет пятидесяти или около того, сухопарый, спортивного телосложения, хорошо одетый и ухоженный, но при этом не холеный. Грань между ухоженностью и холеностью тонка и трудноуловима, но она существует, и стюардесса давно научилась ее распознавать. Человек, сидевший в крайнем справа кресле среднего ряда, следил за своим внешним видом, поддерживая тело в чистоте, порядке и спортивной форме, но явно не стремился выглядеть как картинка из модного журнала. Он напоминал дорогой автомобиль, который любят, ценят, регулярно чинят и моют, но при этом так же регулярно используют по прямому назначению, гоняя на большие расстояния и на предельных скоростях, для которых он и предназначен. Он был смуглый, а может быть, просто загорелый, с правильными, твердыми чертами лица, которое обрамляли длинные, прямые, густотой напоминающие парик иссиня-черные волосы с низкой прямой челкой. На взгляд молоденькой стюардессы, его немного портили длинные, с закрученными кверху а-ля Сальвадор Дали кончиками усы и тронутая сединой острая эспаньолка, но они же придавали пассажиру ярко выраженную индивидуальность, выделяя его из толпы и намекая на независимость взглядов и прохладное, чуть свысока, отношение к тому, что принято называть общественным мнением. Одет он был в песочного цвета летний костюм; в вырезе рубашки виднелся шелковый шейный платок, на переносице, съехав к кончику носа и чуть сбившись на сторону, сидели большие солнцезащитные очки без оправы. Колец, перстней и каких-либо иных украшений он не носил, но его левое запястье отягощал золотой «ролекс», да и костюмчик, насколько могла судить стюардесса, стоил, как слегка подержанный «мерседес».