Итальянцы были очень печальны, глаза их выражали страдание. Однако держались они прямо и шли размеренным шагом, неся в руках чемоданчики или скатки. Колонну окружали вооружённые автоматами эсэсовцы. Тротуары по обеим сторонам улицы были почти пусты. Но из ворот домов выбегали женщины и мужчины, бросали итальянцам хлеб. Если итальянцу удавалось поймать хлеб на лету, гитлеровцы не били его. Но порой хлеб падал на мостовую, и подымать его бросалось по нескольку человек. Тогда гитлеровцы избивали этих несчастных и не только не позволяли им поднять хлеб, но приказывали оставлять на месте их собственные пожитки. Итальянцы, видимо, были очень голодны…
Не знаю, что происходило дальше, — в тех условиях наблюдать было трудно. Думаю, что гитлеровцы отвели итальянцев на железнодорожную платформу, которая находилась у моста на Знесенье, и там погрузили в вагоны…»
«Долина смерти»
Рассказ инженера Солека совпадает со многими устными свидетельствами львовян о том, что часть итальянского гарнизона эсэсовцы провели средь бела дня по тогдашней Жовковской улице (теперь улица Богдана Хмельницкого) в направлении к городу Рава-Русская, где находился лагерь смерти для советских, французских военнопленных и итальянских солдат. Каковы были условия жизни заключённых в этом лагере, можно прочесть в сообщении Чрезвычайной следственной комиссии. Что же касается двух итальянских адмиралов, которых, судя по его письму, видел Владислав Солек, то здесь он мог допустить ошибку и спутать пышную униформу сухопутных итальянских генералов или высших офицеров частей берсальеров с формой офицеров и адмиралов итальянского флота.
В 1943 году Сатурнину Струпчевскому, тогда проживавшему во Львове, было тринадцать лет, но он хорошо запомнил многие события времён оккупации. Струпчевский прислал из Варшавы письмо, в котором сказано: «Вблизи костёла Марии-Магдалины во Львове находился дворец графа Вельского, занятый значительной воинской частью итальянцев. Помню, как-то летом, было тогда очень жарко, гитлеровцы привезли туда большое количество итальянских солдат и офицеров, без оружия, вероятно уже интернированных. Они расположились и перед соседней тюрьмой, что на углу улиц Коперника и Льва Сапеги. Их почти не стерегли, люди давали им воду, хлеб и еду. Итальянцы говорили, что война кончилась и они едут домой. Через несколько дней разнеслась по городу весть, что все они расстреляны в этой тюрьме.
Несколько позже я был на Яновском кладбище, расположенном на большом холме. Метрах в пятистах левее находился Яновский концентрационный лагерь. А между лагерем и кладбищем были огромные ямы, оставшиеся, кажется, от кирпичного завода. Туда-то гитлеровцы привезли большую группу итальянцев и расстреляли их из пулемёта. Я видел это с высокого обрыва. По краю этого обрыва ходили охранники лагеря в чёрных мундирах. Но то были не немцы, а власовцы. Затем тела в тех ямах были облиты чем-то и подожжены, должно быть бензином, так как пламя было очень высоким, а дым — чёрным…»