— Обед? — И тут дипломатическое выражение на лице предводителя наконец сменилось подобием некоей мысли: — Моя Марфочка так приготовит — Екатерина Алексеевна пальчики оближет.
Возможно, это было так, Ждан-Пушкин, известный любитель вкусно поесть и выпить, постоянно подыскивал, выбирал и менял поварих, как правило, молодых и хорошеньких, но Родионов лишь рукой взмахнул:
— Вы понимаете, что говорите, Петр Алексеевич? Свита будет за двести человек, а вы — Марфочка. Выписывать из Могилева будем поваров с поварятами!.. Кроме того, — продолжал он, — где взять посуду для государыни? Это ведь не соседей принимать. Слышно было, у Радкевича хорошая посуда.
— У городничего? Видел его посуду! Песком не ототрешь! Срам!
Конечно, измышление. Посуда у Радкевича была как раз новая — привез из Могилева к свадьбе дочери, просто городничий и предводитель недолюбливали друг друга. Посуда неплохая, но ведь не императрице же в ней подавать! В самом деле, где взять? Да и не только об императрице речь. Огромная свита будет с ней!
Впрочем, до Судного дня еще далеко.
На стене у Родионова висела доска с заповедями Устава благочиния:
Не чини ближнему, чего сам терпеть не можешь.
Не токмо ближнему не твори лиха, но твори ему добро, колико можешь.
Буде кто ближнему сотворил обиду личную, или в имении, или в добром звании, да удовлетворит по возможности.
Что-то в этих заповедях смешило предводителя дворянства. И всякий раз, если хотел слегка досадить обер-коменданту, он останавливался перед доской, как бы внимательно вчитываясь, и, наконец, громко, с чувством прочитывал:
В добром помогите друг другу, веди слепого, дай кровлю не имеющему, напой жаждущего!
Сжалься над утопающим, протяни руку помощи падающему!
— О, именно так: сжалься! — возглашал. — Протяни!
Блажен кто и скот милует, буде скотина и злодея твоего спотыкнется, подыми ее.
С пути сошедшему указывай путь!
Одобрительно кивал головой, значительно поднимал палец. Очень раздражало все это обер-коменданта.
Расставшись с предводителем, Андрей Егорович Родионов направился домой сообщить о послании губернатора супруге: такое событие неким образом повышало его авторитет в ее глазах. И то, что несет нечто важное, она, заметив его в окно, поняла по выражению лица, а главное, по походке: сильно выбрасывал вперед раненую на турецкой войне ногу.
— Новость! — произнес он громко, словно желая, чтобы услышали в доме сразу все. — Императрица наша, Екатерина Алексеевна, едет в Таврию и остановится в Мстиславле!
Впечатление от сообщения оказалось именно таким, на которое рассчитывал: в глазах супруги замерли и вопрос, и удивление, и неопределенная радость.