Фронтовые дни, недели шли своим чередом. Мы стали забывать о фанере и забыли бы, если бы не напомнил нам о ней один неожиданный фронтовой эпизод.
Ночью в первой половине марта мы узнали, что к нам вернулся после длительного отсутствия бывший наш командир роты Виктор Владимирович Круглов. Как только Зине стало известно, что он находится на КП, она силком утащила меня и Андреева в блиндаж Романова. Но мы не успели даже обменяться приветствием с боевым другом, как дверь блиндажа распахнулась и к нам, съежившись, в изорванном маскировочном халате влетел немец, а вслед за ним в дверях появился рассерженный чем-то Сергей Найденов. Где, когда он успел взять этого пленного — никто не знал. Немец, увидев советского офицера, что-то быстро-быстро залопотал.
— Петя, скажи ему, чтобы помолчал, — обратился Круглов к Романову. Нужно будет, мы его спросим.
— Вот и мне он всю дорогу покоя не давал, как пулемет строчит, буркнул Найденов.
Немец притих, втянул голову в плечи, но не без интереса ощупывал нас своими холодными голубыми глазами.
— Где вы его взяли? — спросил Круглов Найденова.
— Двое их, товарищ майор. Ползали в нейтральной зоне. Мы с отделенным командиром следили за ними, а когда они приблизились к нашей траншее, мы их и поймали. Одного сержант при себе оставил, а этого велел отвести на КП роты.
— Передайте сержанту, чтобы и другого привели сюда.
Найденов быстро скрылся в темноте траншеи.
— Петя, спроси у него, что они делали в нейтральной зоне?
— Он говорит: они пришли предупредить нас, что к ним прибыли свежие силы. Они будто готовятся к штурму города.
— Скажи ему, что эта песенка старая, пусть выкладывают все начистоту. Дай ему лист бумаги — пусть напишет, что знает.
Романов подал пленному лист бумаги и карандаш. Немец обрадовался и начал быстро строчить.
Скоро в блиндаж ввели другого пленного. Это был рыжий, с бычьей головой, рослый немец, на вид лет тридцати пяти — сорока. Толстая короткая шея распирала воротник грязного, обветшалого солдатского мундира. Большие глаза немца смотрели на нас без всякой робости. Он молча уселся на край нар, широко поставив ноги, одну огромную ручищу положил на колено, а другой тер загривок, искоса поглядывая на Найденова.
Увидя своего товарища, склонившегося над листом бумаги, рыжий великан громовым басом сказал:
— Штрек, ты что пишешь? Завещание сыну или жалобу фон Леебу? Брось, Штрек, это дело. Мы влипли. Если не хватило своего ума, то знай: русские взаймы ума не дадут. Мы с тобой отвоевали, и слава богу.
Романов подошел к рыжему немцу:
— Твоя фамилия?