Стаканы стукнули, звякнули, столкнулись.
— Ну что, за «Скороход», мальчики, — сказала тощая и уважительно сияющая мамка-Рита, и мы выпили.
В этот самый миг, разумеется, прихромал опаздывающий всегда и в любых ситуациях бородатый Бейдер.
— Блядь, они уже, конечно, пьют, — прогудел улыбчиво матюжник Бейдер и поставил «Столичную». Ногу он сломал на тренировке карате, и все ржали, что загипсована левая, рабочая, чем теперь писать будет?
— Совсем ты расслабился в своем Иерусалиме, — подколол фотошник Фрома, сдвигая козырьком назад неснимаемую капитанскую фуражку и щелкая камерой. — Здесь тебе не паршивый «Маарив», а единственная в мире ежедневная газете обувщиков. Как справедливо заметил посол Бовин, если что и погубит Израиль, так это раздолбайство евреев.
— Ты на себя в профиль давно не смотрел? — спросил Вовка, стуча ногой, как статуя Командора. — Ариец. Бердичевский самурай. А до Иерусалима еще дожить надо. Я лично собираюсь работать здесь. Это единственное место, где можно работать.
— Да сообрази ты наконец, Бейдерино, — сплюнул Саульский, — что вся наша работа здесь на хрен никому не нужна. Делали говенную обувь — и будут делать, хоть ты им «Анну Каренину» напиши.
— А куда ты с подводной лодки денешься? — хмыкнул Вовка, повертел луковицу, заправил в бороду и хрустнул…
— Да валить всем отсюда надо!
— Довалились уже, ступить некуда — везде сидят вот такие. А я хочу, чтоб прошло много лет, и вы все намотались по разным местам, а потом пришли в «Скороход», — сказал Бейдер. — Где я буду сидеть главным редактором.
— А меня ты куда денешь, Володя? — кротко спросила Рита.
— В министры печати, — цинично польстил он.
— Ну — намотались, — сказал Ачильдий.
— Ну — приехали, — сказал Саул.
— И я вас — возьму! — торжественно пообещал щедрый Бейдер.
— Возьми петуха за бейцы! — прыснул водкой толстый Спичка.
Мы все еще не обвыклись друг с другом, не обмялись. Глазам было странно. Бывшая когда-то целым залом редакционная комната стала маленькой и бездарно освещенной. Выпили по третьей реанимирующего напитка и закурили.
Совмещение настоящего и будущего, или, если иначе взглянуть, прошлого и настоящего, с повышением градуса пошло легче, естественней.
— Здесь расти дальше некуда. Бесперспективно, — пригорюнившись, поделился Гришка Иоффе и как бы сморгнул слабую слезу. Бескостно оползая в дерматиновом полукреслице, он сделался похож на маленького, поседевшего, домашнего и безвредного змей-горыныча. — Книгу издать невозможно. Издательства забиты на пять лет вперед. В Союз писателей не вступишь…
Писал он так себе. Все потупились. Вялый-то он был вялый, но в глубине немножко ядовитый.