А наутро к шести сорока пяти ехал на фабрику.
Ему было пятьдесят девять, и он собирал справки на пенсию, когда в профком пришли две путевки во Францию.
— Слышь, Корень, объявление в профкоме видел? — спросил в обед Виноградов, мастер из литейки.
— Нет. А чего? — Кореньков взял на поднос кефир и накрыл стакан булочкой.
— Два места в Париж! — сказал Виноградов и подмигнул.
Кореньков услышал, но как бы одновременно и не услышал, и стал смотреть на кассиршу, не понимая, чего она от него хочет. «Семьдесят шесть копеек!», — разобрал он, наконец, и все равно не знал, при чем тут он и что теперь надо делать.
— Да ты что, дед, чокнулся сегодня! — закричала кассирша. — Давай свой рубль!
Кореньков послушно протянул рубль, от этого поднос, который теперь он держал только одной рукой, накренился, и весь обед с плеском загремел на пол, эти посторонние звуки ничего не значили.
— Ой, ну ты вообще! — закричала кассирша. — Переработал, что ли!
В конце перерыва Кореньков обнаружил себя на привычном месте в столовой, под фикусом, лицом ко входу, перед ним лежали вилка, ложка и чайная ложечка. Стрелка дошла до половины, он встал и спустился по лестнице в цех.
На скамейке у батареи, где грохотали доминошники, выкурил сигарету, заплевал окурок и как-то сразу оказался в профкоме.
Там скрыли смущение: страсть Коренькова слыла легендой, а права у него, строго говоря, имелись… Толкнув обитую дверь, он нарушил беседу председательницы с подругой-толстухой и вперился в нее вопросительно, требовательно и мрачно.
— Ко мне, Дмитрий Анатольевич? — осведомилась председательница певуче.
— Путевки пришли, — вопросительно-утвердительно сказал Кореньков.
— Какие путевки? В санаторий? — приветливо переспросила та.
— Во Францию, — тяжко рек Кореньков, выдвигаясь на боевые рубежи.
— Ах, во Францию, — любезно подхватила она. — Ну, еще ничего не пришло, обещали нам из Облсовпрофа одно место, может быть, два…
— Я первый на очереди, — страшным шепотом прошелестел он.
— Мы помним, обязательно учтем, кандидатуры будут разбираться… открытое обсуждение…
Дремавшее в нем опасение вскинулось зверем и вгрызлось Коренькову в печенки. Протаранив секретаршу директора, он пересек просторный затененный кабинет и упал в кресло напротив.
— Что такое? — директор не поднял глаз от бумаги, не выпустил телефонной трубки.
— Павел Корнеевич, — выдохнул Кореньков. — Тридцать шесть лет на фабрике. На одном месте. Верой и правдой (само выскочило)… Христом-богом прошу! Будьте справедливы…
— Квартиру?..
— Две путевки в Париж пришли. Тридцать шесть лет. Через полгода на пенсию… Верой и правдой… не подводил… всю жизнь… прошу — дайте мне.