— Так просто? — в глазах Надежды промелькнула лёгкая тень, но, увлечённый исключительно своими мыслями Семён этого не заметил. — Значит, в тёплой? Это хорошо. Ну, ладно…
Надежда повернулась и, не закончив разговора, видимо, вспомнив о каких-то своих неотложных хозяйственных делах, пошла в кухню.
Чувствуя, что от перенапряжения у него дрожит каждый нерв, Семён прислонился к дверному косяку и прикрыл глаза. Чёрт бы побрал эту дрянь Хрусталёву! Если бы не его сообразительность, ещё неизвестно, как бы всё обернулось! Надо же, набраться наглости, чтобы нагрянуть к нему в дом и облить его грязью с ног до головы! Хорошо ещё, мать оказалась наивной до такой степени, что поверила в весь этот бред…
— Сём, а сколько нужно воды на один такой пакетик? — неожиданно появилась в дверях мать.
В одной руке она держала стакан с водой, а в другой — мельхиоровую чайную ложечку с витой ручкой. Подойдя к письменному столу, она поставила стакан, наклонилась над откинутой створкой пианино и оторвала один из пакетиков.
— Что ты собираешься делать? — при мысли о том, что сейчас должно произойти, Семёна замутило. — Зачем это тебе, мам?
— Хочу попробовать, что это за штука такая — энергетик. Если она и вправду такая волшебная, можно было бы изредка ею пользоваться, как ты считаешь? — глядя сыну прямо в глаза, Надежда вскрыла целлофан.
— Не стоит этого делать… — побледнев, Семён глядел на то, как белый порошок постепенно перемещался из пакетика в стакан с водой, и на его висках выступили капли холодного пота.
— Почему? Ты же сам сказал, что это абсолютно безвредно.
Мельхиоровая ложечка несколько раз ударилась о стенки стакана, и белый порошок, закружившись, начал медленно растворяться.
— Ты хоть знаешь, сколько там противопоказаний?! — побледнел Семён и ощущая, как по позвоночнику заструился пот, облизнул пересохшие губы, и его густо-синие глаза потемнели до такой степени, что стали почти чёрными.
— Ты же сам сказал — это если часто… — не отрывая взгляд от белого, как простыня, лица единственного сына, Надежда поднесла стакан к губам, но потом вдруг поставила его обратно на стол. — Знаешь что, с тобой так недолго и умереть.
— Мама…
С болью глядя на Семёна, Надежда глубоко вздохнула.
— Двадцать лет моей жизни… Двадцать лет, выброшенных на ветер ради человека, не способного любить никого, кроме себя… — она несколько мгновений помолчала, а потом, роняя слова, как тяжёлые камни, тихо произнесла: — Бог тебе судья, Семён. С сегодняшнего дня живи как знаешь, я тебе больше не судья и не ангел-хранитель. У тебя своя жизнь, а у меня — своя.