— Это ты своей бабушке рассказывай! — милиционер скептически ухмыльнулся.
— Но это правда не моё!
— Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Гитара твоя, значит, и порошок твой.
Неожиданно на Семёна накатила липкая волна горячего страха и, обжигая все внутренности, бросилась от головы к ногам. Ощущая, как в теле дрожит каждый нерв, он загнанно оглянулся по сторонам.
— Что же вы все молчите?! — голос Семёна разрезал ватную тишину, нависшую над влажной духотой подвала.
Ища помощи, Тополь снова обвёл взглядом безмолвствовавшую толпу, но каждый из присутствующих, отводя глаза в сторону, старался чуть ли не вжаться в стену, слиться с ней, лишь бы не быть причастным к дурно пахнущей истории.
— Трусы… Какие же вы все трусы! — от отчаяния голос Семёна сорвался на фальцет.
Ударившись о потрескавшуюся краску стен, надрывный крик Тополя разбился на тысячи крохотных кусочков, а вокруг Семёна сомкнулась влажная дымная стена ватной тишины, намертво отделившая его от всех тех, кто ещё пять минут назад являлся частью его жизни, а теперь не желал иметь с ним ничего общего.
* * *
Через толстое стекло не доносилось ни единого звука. Накрытый плотным прозрачным куполом, Леонид стоял босиком на чёрно-белой траве, а над его головой, высоко в небе плыли тёмно-серые облака, похожие на обрывки горелой бумаги. Ломкие стебельки травинок впивались в подошвы ног и, крошась, рассыпались мелкой графитовой пылью. Напрягая зрение, Тополь смотрел вдаль, туда, где должна находиться линия горизонта, но вдали ничего не было, кроме пустоты. Ослепшая и немая, пустота окутывала стеклянный колпак студенистым холодом, и, дотрагиваясь до прозрачной стены рукой, Леонид чувствовал, как безмолвная стынь, просачиваясь извне, обволакивает его терпким горьковатым страхом неизвестности.
Постепенно опускаясь на купол, мутная тарелка блёклого неба вдавливала стеклянную западню всё глубже и глубже в землю, с каждой секундой уменьшая шансы Леонида на спасение. Упираясь в плотную стену ладонями, он изо всех сил пытался раскачать свою тюрьму, но многотонная махина была для него слишком тяжела.
Темнея, стынь за пределами купола сгущалась всё глубже и мало-помалу превращала прозрачное стекло в гигантскую зеркальную сферу. Тополь глядел в своё искажённое до неузнаваемости отражение, растянувшееся по всему кругу и разложенное на много тысяч одинаковых составляющих, и перед его глазами мелькали фрагменты его собственного тела, вывороченного и гипертрофированно изуродованного.
Огромные толстые вены, крупно пульсирующие на висках, переплетались между собой, образуя сгустки живых узлов, выпирающих над поверхностью влажной землистой кожи. Темно-синие глаза, ставшие от дикого страха почти чёрными, молча кричали, и, впитывая их безмолвный крик, круговое зеркало бесшумно смеялось.