Вспомнив это, Уиннифред рассмеялась и почувствовала, что тревоги понемногу отступают. Они не спали несколько ночей, совершенно уверенные — и ужасно перепуганные, — что поймают вора на месте преступления, а через несколько дней сосед сообщил им, что волков в Шотландии не видели уже лет пятьдесят и если пропадают куры, то это орудует лиса.
— Почему, Бога ради, мы решили, что это волк?
— Ты так предположила, — напомнила Лилли.
— Ой, и правда, — пробормотала Уиннифред, вспомнив, как заполошно кричали куры. — Как мы вообще выжили в тот первый год?
— Я спрашивала себя об этом много раз.
— И как, пришла к какому-нибудь удовлетворительному ответу?
— Нет. — Лилли взяла с соседнего сиденья маленькую подушку. — Но без сомнения, не обошлось без слепого везения. Ты не будешь против, если я немножко подремлю? А то мне кажется, я могу уснуть сидя.
Уиннифред покачала головой, хоть и предпочла бы поговорить еще.
— Я разбужу тебя, когда мы остановимся сменить лошадей.
— Спасибо.
Лилли положила подушку между головой и боковой стенкой кареты и уже через несколько минут задышала ровно, погрузившись в сон.
Уиннифред подумала было взять одну из книг, которые захватила с собой Лилли, но хотя дорога на юг и была в гораздо лучшем состоянии, чем та, которой они ехали в тюрьму, все равно карету трясло и раскачивало, посему перспектива сосредотачиваться на мелком шрифте показалась ей малопривлекательной.
Тогда Уиннифред перевела взгляд в окно и обнаружила, что вид почти полностью загораживает один из обитателей Энскрама, скачущий рядом с каретой. Какая жалость, что Гидеон предпочел ехать за каретой, размышляла Уиннифред. Насколько интереснее было бы провести день, глядя на него.
И все же, немножко извернувшись, она могла разглядеть то, что они проезжали, и долго наблюдала, как извивается маленькая речушка, то приближаясь к дороге, то отдаляясь от нее, рассекая пастбища, исчезая в рощицах и вновь появляясь с другой стороны. Это была та самая речка, что течет по земле Мердок-Хауса. И не выпускать ее из виду было все равно что не выпускать из виду дом.
Она не помнила, как уснула, и представления не имела, как долго проспала, но, едва открыв глаза, поняла, что произошла какая-то ужасная и пугающая перемена.
В животе образовалась тупая боль, и, стоило пошевелиться на сиденье, чтобы уменьшить дискомфорт, обнаружилось, что движение лишь усилило тошноту. Пульсация, начавшаяся в затылке, стала растекаться, пробралась к вискам, пересекла лоб и угнездилась под веками. Уиннифред поднесла ко лбу дрожащую руку.
Неужели ее лихорадит? Кожа на ощупь горячая и липкая, но, не страдая никогда ничем, кроме простуды и легкого озноба, она понятия не имела, что это может означать. Испугавшись, Уиннифред прижала пальцы к глазам. А вдруг она подхватила что-нибудь в тюрьме или от кого- то из гостей на званом обеде? После стольких приготовлений, стольких трудов неужели она все испортит, свалившись с каким-нибудь недугом?