— Гонца в Кок-сарай!.. Немедленно… Пусть доставят сюда мавляну Али Кушчи!
Сарайбон осмелился войти в комнату.
— Повелитель, но сейчас уже за полночь, ворота в городе наверняка заперты.
Шах-заде нетерпеливо завертел головой.
— Какое мне дело?! Дай гонцу мою грамоту, скрепи ее печатью… Или мчись сам! Хоть из-под земли достань! Мавляна должен быть тут. Все! Выполняй!
Больше всего Абдул-Латифу хотелось сейчас лечь на курпачу, закрыться одеялом по макушку, постараться забыться сном. Но сна он и боялся, знал, что лишь закроет глаза, и опять будет щериться отрубленная его голова.
Шах-заде осушил еще одну — уж какую за ночь? — чашу с вином. Все думал опьянеть. Но на сей раз мусаллас не помогал.
Медленно тянулось время.
Абдул-Латиф непроизвольно ловил каждый шорох, каждый легкий звук внизу и на лестнице, ведущей сюда. Вот-вот, казалось ему, войдет Султан Джандар с блюдом-подносом, накрытым скатертью!
Блуждая взглядом по стенам комнаты, он увидел книги, стоявшие в небольшой нише как раз над дверью, что выводила на айван[79]. К ним, видно, давно никто не притрагивался: куполовидная ниша запылилась, цвет зеленых, красных, желтых переплетов померк.
Шах-заде взял толстую книгу в зеленоватом переплете. Золотое тиснение извещало, что у него в руках книга великого Низами Гянджеви.
В молодости, обучаясь в медресе, Абдул-Латиф любил читать звучные, как музыка, стихи Низами, его мудрые дастаны[80] и рассуждения. Мудрость приносит успокоение душе, подумалось и теперь, и не без поспешности раскрыл он книгу наугад, жаждая прочесть что-то такое, что сняло бы тяжесть с сердца. Пробежал первые строки, попавшие на глаза, и… покачнулся. Будто тяжелой булавой ударили по шлему: все загудело вокруг, закружилось, померкло. Том выпал из рук. Желая удержать его, Абдул-Латиф непроизвольно вырвал несколько страниц, и они рассыпались по ковру, а сама книга покатилась… Опять покатилась! И из зеленой стала вдруг красной, окровавленной… Он с силой сомкнул веки, боясь разомкнуть их, увидеть голову на полу… Но что там голова! Таинственные строки, прочитанные им, золотые буковки не исчезали из памяти, все стояли, извиваясь, перед глазами.
Чем кончались два бейта[81], открытые им наугад и потому обозначавшие его судьбу, этого он не помнил. Зато начало… начало… оно было пострашнее окровавленного видения… «Отцеубийца не протянет и полугода на престоле…» Эти слова каленым железом жгли мозг шах-заде.
«Отцеубийца не протянет и полугода на престоле…»
«А я… сколько я сижу?» Он сглотнул слюну и стал судорожно подсчитывать. «Тогда был… шагбан. Сейчас? Сейчас раббиулаввал