Капличников молча начал писать, ничего не пропуская Инспектор поставил носок ботинка на торчавший ящик стола, сцепил руки на колене и замер, врезавшись взглядом в потерпевшего, теперь уже потерпевшего, только неизвестного от чего. Петельников разгребал в памяти уголовные дела, материалы, заявления и всякие случаи, которыми набита голова любого работника уголовного розыска, как судейский архив. Ничего подходящего не вспоминалось. Тогда он перешёл к женщинам, которые были на примете, но ни одна из них не подходила к этой истории ни с какой стороны.
— Кончил, — сказал Капличников и протянул бумагу.
Инспектор внимательно пробежал объяснение: всё описано, даже салат и цыплята.
— Официанта опознаешь?
— Маленький ростом… Нет, — решил Капличников.
— А её опознаешь? — прищурился инспектор.
— Конечно, — сразу сказал Капличников, представил Ирину, и в памяти мелькнула белая чёлка и большие глаза, уплывающие в голубой мрак ресторана. Он попытался увидеть её губы, нос, щёки, но они получались абстрактными, или он их лепил со знакомых и даже инспекторский крупный нос посадил под чёлку. Одна эта чёлка и осталась — белая, ровненькая, с желтоватым отливом, как искусственное волокно. Да замедленный взгляд…
— Опознаю… может быть, — вздохнул Капличников.
После обеда жара спала, сползла с людей, оставив подсыхать их липкие вялые тела. В раскрытое окно дунул свежий ветерок. Говорили, что он с Арктики. Где-то уже перекатывался гром. И сразу захотелось что-то делать.
Рябинин открыл сейф, рассматривая полки, как турист завалы бурелома. Этот металлический ящик удивлял: сколько ни разбирай его нутро, через месяц там скапливались кипы бумаг, которые, казалось, самостоятельно проникали сквозь стальные стенки. Они откладывались толщами, как геологические формации. Старые бумаги уходили вниз, куда-нибудь в архив, а сверху ложились вчерашние-позавчерашние, а уж на самом верху тонким почвенным слоем залегли два уголовных дела и срочные документы. Они не проваливались в толщу и держались на поверхности, потому что были в работе.
Раза два в год Рябинин принимался за эти полки. Он посмотрел на часы — Петельников не шёл — и выдернул погребённую пачку, перевязанную шпагатом…
Письма из колонии, штук десять. Рябинин взял одно и развернул тетрадный листок: «…а я к вам обязательно зайду, и даже приглашу вас к себе в гости, если, конечно, согласитесь. А почему не согласитесь? Ведь к вам придёт не Витька-скуловорот, он же Хмырь-домушник, а придёт Виктор Вершелев. Оно верно, что в колонии все завязывают. Но у меня другое. Вы мне говорили: хочешь быть человеком — больше думай. Вот позову я вас в гости через три года и открою тетрадку, толстую, куда пишу все вопросы, а за три года их скопится. Раньше-то я был что тёмная бутылка…» Рябинин вздохнул и отложил пачку в сторону — такие письма он не выбрасывал.