Наконец песец присел на задние лапки. Ореол вокруг него освещал ночь, как сияние костра. Вот девушка сняла рукавицу, протянула руку — зверек ждал, когда она прикоснется к его голове, — и откинула капюшон. Песец в испуге зашипел: лицо было мужским и татуированным.
— Нет! — крикнул Токо, выныривая из темноты, но Орво уже схватил растерявшегося зверька за горло.
Песец тут же вывернулся из вспыхнувшей огнем шубки, черным вихрем крутанулся на месте, обернулся старухой и исчез в ночи.
— Кэлена! — грозил и кричал ей вслед Токо.
Орво плакал от боли — рукав его мехового балахона пылал.
Ожог был несильным, но правая рука Орво, коснувшаяся Кэлены, начала гнить. Токо видел: еще немного, и у сына начнется горячка, от которой не спасти. Ночь он провел в молитвах, а утром ввел Орво в транс и по локоть отпилил его почерневшую, как головешка, руку. В снегах за стойбищем он сжег ее на костре и выплакал свое горе. Как теперь сыну жить, безрукому с семнадцати лет? Как шаманить одной рукой? С духами должен разговаривать сильный…
Странные мысли вызвал у старика вид отрезанной руки. Видения прошлого назойливо возвращались к нему, хотя он гнал их от себя, как надоедливую собаку.
В начале этой зимы ледяные поля, идущие с севера, пригнали в узкий залив вмерзшую во льды китобойную шхуну. Не без внутреннего трепета поднялся тогда Токо по неубранному трапу. Корабль скрипел тремя бесполезными мачтами, обледеневшими снастями вызванивал нестройную мелодию. Токо передвигался мелкими шажками, непрестанно читал молитвы и вдруг увидел мертвеца. Подперев спиной открытую дверь и вытянув ноги, сидел на палубе великан с заиндевевшей бородой. Вокруг валялись части человеческих тел, жуткие признаки людоедства. Как водится, команда начала умирать от голода, а холод довершил начатое. Широко раскрытыми глазами мертвый смотрел на гарпунную пушку, установленную на носу корабля.
Пятясь, чтобы не выпускать из виду страшного человека с застывшей на белых губах улыбкой, Токо спустился с корабля и запретил айнам приближаться к этому месту.
При воспоминании о том тягостном посещении у Токо всегда кололо сердце, но сейчас какое-то внутреннее побуждение снова погнало его к накренившемуся трехмачтовому силуэту на краю мыса. Быстрее с холмов на пустынный берег, окутанный промозглым туманом, еще быстрее — по скользкому льду лагуны, на который пурга намела косые снежные полосы, и вот он уже на борту мертвого судна.
Палуба была чистой от тел — волки поработали, — но выпавший ночью снежок покрывал отчетливые беспорядочные следы, словно кто-то безумный плясал по кругу на этом пустом и ужасающе печальном корабле…