Мне пришлось поорать на сестренок, но больше для того, чтоб самого себя, скорее, в чув-во привести. А потом и никто не заметил, как сдел-сь спокойно и нестрашно под этим воем, треском, и я поймал себя, что думаю лишь об осколке в почке, к кот-му мне только предст-ло перейти, и еще нужно былорассч-ть с нарк-м и кровопот-й… короче, лишь по истеч-и 2-х часов, когда уже все быипо кончено, сперва бом-ка, а потом и опер-я, мои освоб-е, ненужные для дела руки затряслись — накрыто запоздалой, будто обратной волной страха, и захот-сь бежать вниз, в подвал, залечь ничком, забиться в щелку. Есть в этом подневольном, как будто снизошедшем на тебя бесстрашии особен-я радость, момент торжества человека над собств-м же чело-веч-м устройством, момент возвышения, что ли, над базов. защитным навыком, начапом самосохранения. И торжество это обык-ное, в глазах самой природы неудивит-ое соверш-но, и только чел-ку одному в диковинку, как будто сам он и не знал такого о себе.
Вал раненых матросов, пехотинцев, летчиков рос неуклонно, мощно, затопляюще, так что уже и вышколенных умных рук десятерых хирургов не хватало; свободных коек не было, распоряжением сухого, желчного Лозовского, их госпитального начальника, устраивались дополнительные койки; полуподвал расчистили от хлама и в нем устроили еще четыре дополнительные палаты. И было много раненных в конечности, с гангренами, так что троим товарищам, Варламу и Шевкуненко с Климонтовичем, пришлось заняться страшным делом ампутаций — нет операции элементарнее по технике и гадостней, гнусней по сути. Понятно, что такая радикальность всегда оправдана, что с газовой флегмоной иначе не расправиться, что непременно надо резать по живому до стола, да только все равно Варлама корчило, бросало в мрачное безвыходное бешенство от этой словно бы палаческой работы.
Вот режет он черствые коричневые бинты на почерневшем и гноящемся колене; у пожилого полноватого красноармейца оторвана левая голень и надо ампутировать бедро. «Ноги и так уже нема, так что давайте, доктор, режьте, не жалейте… чего его, остаток-то, жалеть?»
Единственное, что Камлаев может делать в пользу раненых, так это не работать самым простым и быстрым гильотинным методом, с образованием порочной конической культи. Одним движением он рассекает кожу, подкожный жир и фасцию, вторым моментом рассекает мышцы, которые подтягивает кверху, чтобы создать запас для полноценного прикрытия; еще необходимо быть предельно мелочно, до миллиметра точным при пресечении бритвой нервов — не высоко, не низко, чтоб не болела пустота потом на месте отнятой конечности. Порой он ловил себя на том, что действует уже как автомат, непроницаемо, надежно закупоренный, отгородившийся от внешней боли и чужого унижения, и думает о том лишь, на сколько миллиметров надо сдвигать распатором надкостницу, чтобы впоследствии не наросли шипы и кровоснабжение было хорошим.