В неразберихе первых месяцев войны такому узкому спецу, как Самуил, пришлось заниматься грубейшей, мясной работой, хотя, вообще-то, его профиль — путешествия внутрь черепной коробки для починки предмета бесподобной, неимоверной сложности. Война застигла Самуила с семьей на отдыхе в Крыму, и он тотчас явился в близлежащий военкомат за назначением, желая быть немедленно полезным… Как, кстати, Варлам посмотрит на то, чтоб овладеть прямо сейчас, на месте, начатками нейрохирургической техники («руки у вас, признать необходимо, зрячие… поверьте, я умею сказать без преувеличения… ну, словом, фрукт вы подходящий… как считаете?.. освоить декомпрессию образованием трепанационного окна и ухо-горло-нос, скажу вам честно, сможет»), а то не дело ведь, когда на двести коек в отделении всего один нейрохирург. Один из десяти у нас с ранением в голову — оскольчатые, дырчатые, вдавленные, абсцессы, ликворреи… рук не хватает, умных рук, и выход тут один — готовить кадры на местах, не будем милостыни ждать ни от Москвы, ни от природы, тем более природа тут необходимым нас не обделила.
Варламу только свистнуть надо было, и он уже готов был взять кусачки Янеона, ложку Фолькмана, трепан, крутую круглую иглу и прочий специальный инструмент… смотреть и поражаться, с какой скоростью громоздкий, грузный Самуил вскрывает череп, как продвигает скальпель он по твердым оболочкам, как погружает в раневый канал мизинец, нащупывая сколки, костяной песок, цепочки, веера и свалки инородного и органического мусора… как вслед за пальцем в рану вводится пинцет, чтоб захватить нащупанный пальпацией осколок, и так по многу раз, пока не вычистишь канал, — работа для Левши: тянуть осколки нержавеющими щупальцами браншей, залатывать разорванные кровоточащие сосуды кусочком воска или кости, обвязывать зияющий разрывами венозный синус лигатурами и обшивать впадающие в синус мелкие венозные речушки… все остальное меркло перед этой утонченной выделкой, как меркнет спелая, дородная, окатистая баба перед изнеженной, ломкой, циркульно-чистой балетной танцовщицей.
Варлам, исходивший пальпацией почти все площади и закоулки организма, входил сюда, под черепные своды, словно в храм, в котором силой, превосходящей человеческое разумение, наружная материя превращается в сознание, в животный страх, в любовь, в соборы музыки, во вспышку молнии, в движение ножа в твоих же собственных руках.
С его упрямством, с беспокойным настойчивым умом, не оставлял затеи обработки тяжелых ранений конечностей, и скоро представился случай проверить свою убежденность на практике: с очередной партией бойцов к ним поступил крикливый шумный летчик с раздробленной в голени ногой, с анаэробной инфекцией. Голубоглазый капитан, Икар, фанатик неба, покоритель стратосферы, и сам почуял страшный ампутационный нож, метался, выл, скрипел зубами, проклинал — уж лучше кончиться, чем жить обрубком, выбракованным, без неба; все ему нужно было для полета, он ничего врачам не отдавал, грозился пристрелить «потом» хирурга; всем доставалось от него, медсестрам, санитарам, ругательства лились безостановочным потоком, и только морфий унимал его, пристегнутого к койке жесткими ремнями.