Покойный дед, Камлаев-старший, «родоначальник», «глыба», жестоко сокрушил Ивана соображением о том, что устройство мозга соотносится по принципу подобия со строением земных недр, развитие скопища нейронов — с эволюцией коры и мантии. Дед это наблюдал воочию и даже ощущал тактильно: разломы в черепе со вставшими друг к другу под углом сегментами костей, зигзаги трещин походили на пейзаж землетрясения, на складки, образованные будто столкновением двух плит — с той только разницей, что причины подобных повреждений были внешними, а не разламывали череп изнутри, хотя, конечно, возмущений в самой «мантии» хватало; их даже было несравнимо больше, чем внешних травм; их было прорва разных, разрушительных, всплывших на поверхность «слепыми пятнами» в глазах, лишающих сознания, дара речи, контроля над конечностями, личности.
На это дед — помимо грубой, «мясной» работы в «хорошо знакомой местности» — и положил всю жизнь — на изучение и остановку дегенерации в глубинных недрах мозга, почти вслепую (задолго до внедрения в практику тончайших, паутинных эндоскопов) вторгаясь все настойчивее в недосягаемую глубь, не повреждая чудом важных функциональных областей, надеясь «добуриться» до «корневой породы» и более всего страдая от того, что в целом ряде случаев не может остановить распада, наползающего мрака… от тесноты пределов своего искусства, от ограниченных возможностей той, только зачинавшейся, как освоение Америки, и современной деду нейрохирургии.
Как там, в недрах Земли, все содрогается, ворочается, дышит, сдвигается, срывается, скользит — как мысль мира о самом себе, писал Камлаев-старший в дневниках, вот точно так же и нейроны, занятые ежесекундной рутинной работой по восприятию, подсчету, описанию, классификации, фиксации, все время формируют и пересоздают реальность на поверхности, вовне: разломы, складки, взрывы, сотрясения, разливы или обмеления великих рек, текущих к океану или повернутых вспять, цветущие поля и серые от пепла пустоши, сады, плотины, города, чугунные хребты литейной индустрии… Мыслительный процесс соотносился с образованием золоторудных жил, физический труд — с горной добычей, с возделыванием почв — идею эту дед вертел и так и эдак, пробросы делая то в экологию, то в экономику — взлом и грабеж, зияющие раны, онкология против создания бесподобного, приумножения и сбережения, но он, Иван, заворожен был самой сутью — вот этой вставленностью, вложенностью малого и частного в великое и целое, ведь выходило что — что и в пределах человечьей жизни и в пределах существования Земли происходил один и тот же созидательный процесс, но только с разными, не подлежащими сопоставлению скоростями; жуть пробирала до костей, отсюда следовало два переплетенных в непримиримой контроверзе вывода — либо ответственность за собственное бытие, либо прижизненное, «сразу» превращение во что-то среднее между растением и минералом.