Хоть какое-то, да развлечение. В посёлке и пойти-то некуда.
Чемодан с нарядами с таким же успехом мог оставаться и дома.
Тамара подолгу с тоской рассматривала привезённые из Горького лучшие свои платья, снова перекладывала их нафталином. Молодость проходила зря.
Нелюдимую Тамару в поселке недолюбливали, тем не менее, и не судачили о ней. Юру же уважали и боялись. И было за что.
Если в поселке у кого вырастал под глазом фингал, можно было сказать почти наверняка, чьих это рук дело.
— Стыдно от людей за тебя, — морщилась Тамара.
— Что? — вскидывал Юрий брови.
Разговор на этом прекращался. Воспитывать мужа Тамара боялась, хотя он ни разу и не поднял на неё руку, и даже голос повышал не часто, мог сказать одним только взглядом: жена должна знать своё место.
И Тамара знала и терпела. Жизнь стала казаться молодой женщине бесконечной, беспросветной чередой драк.
Очередная гулянка, закончившаяся, как водится, потасовкой, стала последней каплей.
Что отмечали в этот день в посёлке, Тамара не знала и знать не хотела. И даже не волновало почему-то, что мужа с поломанной ногой увезли прямиком в Пермь. Очевидец сторож Степка говорил, что причина перелома — перевернутый стол.
Значит, была и водка. Тамара сидела в полутемной комнате одна, а в голове отчаянно пульсировало «хватит, хватит, хватит…».
Взгляд молодой женщины зацепился вдруг, как за соломинку, за приёмник «Урал». Тамара мстительно улыбнулась. Она уже знала, что делать дальше…
Юрий не сразу заподозрил неладное. Областной центр далеко, с ребенком не наездеешься.
К счастью, главврач обещал перевести долечиваться поближе к дому, в Кукуштан. Там, в больнице Юра и встретил знакомого мужика из поселка, приезжавшего кого-то проведать.
— Передай жене, что я теперь в районной больнице. Пусть приезжает.
Тот отвёл глаза:
— Юр, а баба твоя уехала…
— Как уехала? — не поверил Юра.
Вскоре пришла телеграмма: «Юра, я в Горьком. Приезжай».
«Приезжай сама», — полетело в ответ.
О Томке успели доложить, что приёмник она продала в соседний посёлок.
Чтобы выкупить обратно, заплатить пришлось чуть ли не вдвое дороже. Юра, тем не менее, не поскупился. «Урал» был напоминанием о вероломстве жены. Юра решил не прощать.
Тамара продолжала слать на имя общих знакомых телеграммы.
«Даже не носите их мне, — вышел Юрий из терпения. — А если приедет — намажу смолой и перьями обсыплю».
Телеграммы носить перестали.
Вечерами в одиночестве Юра слушал «Урал», тосковал по сыну, но простить жену не мог.
Иногда в такие минуты заглядывал кто-то из знакомых, приглашал: «Юр, пойдём выпьем».