4
Москва есть Москва, она сама по себе стоит того, чтобы забыть на время родную Матёру. Но в Москве есть две святыни — не минуй их, что бы ни случилось. Таков зарок, давний, выношенный годами. Первая — Третьяковка, вторая — художественный институт.
Оставив в одиночестве милиционера, охраняющего Третьяковку, Федор направился на поиски института.
Прошел не один час, прежде чем он в сутолочном, шумливом, путаном, бесконечном городе отыскал парадное, возле которого висела скромная вывеска, убеждавшая, что Федор не ошибся, он стоит перед вратами, ведущими в храм высокого искусства.
Художественный институт! Федор нисколько не сомневался, что будет в нем учиться. И все же знобящие мурашки пробежали по спине — не от робости, от почтительности.
Он толкнул дверь, и она подалась. Перед Федором вырос крупный мужчина в низко надвинутой на лоб фуражке.
— Что угодно, молодой человек?
Что угодно?.. О, сразу, в двух словах не объяснишь. Ему угодно многое: во-первых, поглядеть, что это такое — художественный институт; во-вторых, узнать, как в него поступить; в-третьих, убедить кого нужно, что лучше его принять сразу, так как он станет надоедать из года в год, пока не попадет в эти стены.
— Что угодно, спрашиваю?
— Познакомиться…
— С кем? Со мной?
— И с вами, если вы имеете отношение к художественному институту.
— Имею. Я здесь сторож. Дежурю по выходным дням, чтоб отваживать любопытных.
— А что, разве…
— Иль запамятовал? Сегодня — воскресенье. В институте никого нет. Ну-кась, прошу…
Сторож распахнул дверь, но Федор сокрушенно стоял.
— А я-то ехал…
— Ничего не попишешь. Поезжай обратно.
— Уж больно далеко.
— Откуда такой?
— Из Вологодской области.
— Оно не близко. Обожди до завтра. Что ж делать, парень.
— Что же делать, не учел…
И сторож проникся.
— Вот что я тебе скажу: тут сейчас один человек… Он тоже издалека приехал, из армии. Прежде-то преподавал здесь и, видать, снова преподавать будет. Поговори с ним, коль хочешь.
— Да ну…
— Вот тебе и «ну»… Он, должно, в мастерской пятого курса, третий этаж, на двери табличка, отыщешь. Смотри же не выдавай, что это я тебя послал.
— Не выдам. Третий этаж, да?.. На двери табличка пятого курса, да?
Федор бросился по лестнице.
Длинный коридор, пустой, сумрачный, гулкий, с одним-единственным широким окном в самом конце на солнечную улицу. В голых стенах с высокими дверями — чопорная суровость, вызывающая у Федора робость. Даже воздух необычен — пропитан незнакомыми запахами красок, старых холстов, музейной пыли. Даже воздух… Вот оно! Здесь живет то святое, о котором так часто говорил Савва Ильич приглушенным от волнения голосом. Вот оно — проник!