Вадим не пил из горлышка бутылки дешевого вина, не носил фуфайки, не баловался нунчаками. Сегодня он был чисто выбрит, пах одеколоном, как сам сообщил – всегда трезв, хорошо одевался. Он говорил с Ганной вежливо. У него, как выяснилось, была овчарка Джой, Вадим рассказывал про собаку много смешных и занятных вещей. Наверное, он очень любил своего пса. А разве можно ждать чего-то плохого от человека, который любит собак? Ганна слушала Вадима и все больше очаровывалась.
В лесу в самом деле цвела припозднившаяся в этом году черемуха. Соловьев не было слышно, но томяще-протяжно гукали в густых ароматных зарослях совки. Ганна тихонько стояла у ручья. Ручей оказался совсем крошечный, но вода была чистой, и у песчаного дна вспыхивали молнии каких-то рыбешек. А Вадим «накрывал стол». Он расстелил плед, на плед – газетный лист и разложил угощение. У Вадима с собой были шпроты, сыр, хлеб, бутылка шампанского с серебряным горлышком и шоколадка.
– Нарвешь черемухи? – тихонько спросил Вадим, подойдя к Ганне сзади. Она вздрогнула, потому что не слышала его шагов. – Или мне для тебя нарвать?
– Нарви, – согласилась она. – Только одну веточку, ладно?
Про себя Ганна уже решила, что сказать дома. Пошла с подружками гулять в парк, вот и черемуха в доказательство, сорвала там. Специально назовет имена тех девчонок, что живут в другом микрорайоне… Да и так сойдет, маме сейчас не до Ганны, отец ушел в рейс, а бабушка не знает ее подружек.
Девочка никогда не пила шампанского, и у нее закружилась голова. Стаканчик был только один, пластмассовый такой складной стаканчик, и Вадим нарочно прикасался губами к краю, где осталось розовое пятнышко от помады Ганны.
Эта загородная прогулка сошла ей с рук – никто даже не спросил, почему она так поздно пришла из школы, откуда эта чудесная черемуха, благоухающая на всю квартиру, и, может быть, из-за черемухи, никто не уловил в ее дыхании запаха вина. Все было так красиво, так романтично, прямо как в романсах, и у Ганны зрела надежда, что прогулку эту можно было бы и повторить.
Когда они приехали к ручью во второй раз, черемуха уже отцвела, и видны были на ветках крошечные зеленые завязи. Шампанское кололо веселыми иголочками язык и кружило голову. Ганна, засмеявшись, пожаловалась, что от этого вина ей как-то щекотно, и Вадим шутя ухватил ее за шею, такую теплую под волосами.
– Где тебе щекотно? – допрашивал он. – Вот здесь? Или вот здесь?
Он ласково трепал Ганну, будто играл с хорошеньким щенком, его быстрые и тоже как бы смеющиеся пальцы пробегали по ее тонким ребрышкам, по бугоркам позвонков, по крылышкам лопаток. Ганна извивалась, восторженно взвизгивала, и вдруг замерла, не дыша. Широкие ладони Вадима скользнули ей под мышки и вдруг накрыли грудь. Внезапно Ганна обнаружила, что лежит навзничь на клетчатом пледе, что видит над собой огромные, во все небо, глаза Вадима, что его твердые, пахнущие табаком губы приникают к ее губам. Она зажмурилась, стараясь получше ощутить вкус первого в жизни поцелуя, но место радости в ту же минуту занял страх. Ганна сжалась в комочек, выставила впереди себя руки, приготовившись обороняться от чего-то неизвестного и ужасного… Но почему же, когда объятия разжались, она ощутила жгучую досаду? Вадим отпустил ее, теперь он просто сидел рядом и водил травинкой по ее лицу, по губам.