Ах, как жаль было зеленовато-перламутрового Тинторетто, да и браслет бы Ганне не помешал! Они бы могли принадлежать ей!
Ганна ощутила на себе чей-то пристальный взгляд и словно очнулась. Время сказок прошло, прошло время бесплодных мечтаний. Теперь в ее руках сила. У нее есть время, чтобы добиться чего угодно, и самое надежное орудие – деньги! Она подняла голову и улыбнулась замухрышке-нотариусу так, что тот от смущения заерзал на стуле.
– Не оборачивайся, посмотри краем глаза, – шепнул ей внутренний голос. – Как он на тебя уставился, этот, с сединой в волосах! Юрий, или как его там!
Но она повернулась, улыбнулась и ему тоже спокойной, уверенной улыбкой женщины, сознающей свою красоту. Юрий Рыжов поймал эту улыбку, затрепетавшую, как бабочка, у его лица.
– Позовет куда-нибудь, не отказывайся, – не унимался внутренний голос.
Но Ганна не удостоила его ответом. Как-нибудь уж сама разберется.
В детстве он любил играть в прятки, хотя играть ему было не с кем, да и негде в однокомнатной малогабаритной квартире. Мать уходила на целый день и оставляла его с бабушкой, бабушка и была вечной наперсницей этих странных, томящих игр. Он забирался в шкаф с пронзительно скрипящей дверцей, или под стол, стягивая почти до пола плюшевую красную скатерть со спутанной бахромой, и сидел там, затаив дыхание, ожидая, пока бабуля вернется с кухни. Она ступала мягко и тяжело распухшими ногами в мягких гамашах, и он зажимал себе рот, чтобы не рассмеяться, но все равно выдавал себя сдавленным хихиканьем. Бабуля делала вид, что ничего не слышит, и говорила громко, нараспев:
– А где мой мальчик? А где мой Юрочка? Неужели на улицу убежал? И как я, старая, недосмотрела!
И тут он взрывался хохотом, и лез из-под стола, и сразу попадал в мягкие бабулины объятия.
Но иногда она не догадывалась, что внука нужно искать и, придя с кухни, усаживалась в низкое, по моде тех лет, кресло, принималась за вязание. Со своего места под столом ему был виден подол ее цветастого халата и быстро двигающиеся руки. Вспыхивали гипнотически огоньки спиц, неприметно прирастал пестрый носок, и постепенно мальчик впадал в некий транс. Спину ломила сладкая истома, в ушах тихонько жужжало, наваливалась дрема. Он чувствовал себя укрытым от всего мира плюшевой скатертью, защищенным зримым присутствием бабушки, и потихоньку задремывал на вытертом паласе. Нередко бабуля спохватывалась его на самом деле, но быстро находила и уносила досыпать на диван – плотного, особенно тяжелого со сна, пахнущего по-младенчески молоком и по-мальчишески воробьями.