Он думал тогда – все еще можно исправить, это временно, это не насовсем, это пока малáя в кроватке мяучит. Оказалось – навсегда. Вот Ксанка, сестра, решила учиться, замуж так и не вышла. То ли, глядя на брата, не хотела заводить семью, то ли не польстился никто. Лицом-то она картинка, но вот кривобока, одно плечо выше другого, заметный горбик уродует спину, да и ноги колесом. Болела в детстве, едва не померла. Хотя были и у нее ухажеры, но Ксана предпочитала нянчиться с племянницей. А потом Надюшка как с цепи сорвалась, принялась штамповать ребятишек одного за другим, да еще раз двойней отличилась. Грех жаловаться, любой мужик был бы горд такими пацанами, но примешивается еще одно, странное, неприятное чувство…
«Втюрился, как рожей в лужу», – говаривала маманя, бойкая хохлушка, в честь которой назвал он свою первенькую. Да, так оно и выходит. Почтальоночка была тонкая, как травиночка, веселая, ласковая. Глаза у нее были чудесные – светло-карие, золотистые, и он подарил ей нитку янтарных бус на точеную шейку, и янтарики были точно как ее глаза. Но те бусы она давно не носит, они не сходятся на пополневшей шее, и в увесистой плоти уже не различить воздушный очерк той «травиночки». Да и не в том беда, так у всех… А вот недосмотрел он, пока ухаживал за своей Надюшкой, что и в головенке-то у нее пустовато. Еле-еле семь классов дотянула, а он-то десятилетку окончил! Дикие у нее бывают понятия, иной раз такое ляпнет, уши в трубочку сворачиваются! Ну, что уж теперь, жизнь, считай, прожили…
Он вспоминает о дочери – та примостилась у него на колене, и только сердце стучит, как у мышки. Все же чудно, как это у него рождаются девочки. Мальчишка, это понятно, это как бы твое продолжение, вроде ты сам, а девочка… Другой мир, незнакомая галактика, поди узнай, что у нее на уме!
– О чем ты думаешь? – спрашивает он осторожно.
Ганна вздыхает, прижимается к отцовской груди, утыкается в его красную шею. От него приятно-знакомо пахнет соляркой, и от этого запаха или от чего-то другого начинает щипать в носу.
– Думаю, где тут уместится еще одна кроватка, – выдает она, обводя рукой тесную каморку, куда и влезли только две койки да письменный стол. – Для Катюшки, когда она подрастет… Или им с Наташкой на два яруса кровать поставим?
Отец обнимает ее крепче и вдруг смеется, смеется ей прямо в ухо, так что Ганна вздрагивает.
– Ну-у, куда ты закинула! А если так скажем: вырастет Катерина, на твою кровать ее уложим?
– А я?
– А ты… Ишь, как за свою кровать беспокоишься! А ты у нас уж к тому моменту будешь студентка. Поедешь в Верхневолжск, поступишь в университет, будешь жить у тети Ксаны или в общежитии, как сама решишь. Вот и повеселела… Эх ты, пичужка! Давай-ка, собирайся в школу – если хочешь стать студенткой, нужно хорошо учиться…