У Миши в секции дым стоял коромыслом: в углу веселилась блатная компания. Зэки пили чифир и курили махорку.
— У меня тут тетрадка есть, — сказал Миша, — я в нее выписывал из книг, что понравится. Погоди, я сейчас найду.
Он стал рыться в тумбочке. В углу кто-то идиотски бодрым голосом веселил компанию своими похождениями на воле.
— Ну, сказал я ей, что я хирург…
— Ха-ха-ха! — раскатилась компания.
— Хирург!.. — в восторге орал какой-то старый зэк, раззевая беззубый рот. — С ножом под мостом операции делаем. Хиру-у-ург, ха-ха-ха!
— Ну законно, — продолжал зэк. — Завел я ее в нашу малину, в сарай. А там жиган сидел со своей биксой. Ну, он сразу дверь на лом закрыл. Девка, конечно, испугалась. Я ей говорю: ложись, стерва. Легла. Я на нее. А она не подмахивает. Я слезаю, беру молоток и трах ей по зубам. Выбил зубы. А жиган орет: порви ей все, суке, чтоб знала. Ну, закрыла она рот платком. Я залез на нее, а она ревет, да подмахивает. Фашист, говорит. Ты — фашист.
— У-у-у, — раскатилась братва от смеха. — Фа-а-а-ашист, ха-ха-ха! А ты ее в это время… ха-ха-ха, фаши-и-и-ст!
— Вот послушай стих, — сказал Миша, который уже давно не обращал внимания на лагерный треп —
В голосах нескошенного луга
Слышу я знакомый сердцу зов.
Ты зовешь меня, моя подруга,
Погрустить у сонных берегов.
— Солнышкин любил Есенина, — сказал Миша. — Я знаю наизусть много стихов, так я ему читал. Ну он сам-то человек образованный. Замучили его совсем. Сначала лагерь, потом в ссылку сослали. Когда подошел конец ссылке, вызвали его в райком и стали спрашивать, не изменил ли он своих взглядов. Сеня говорить отказался. Тогда секретарь парторганизации спросил его, как он смотрит на героическую борьбу Анжелы Дейвис, которая объявила голодовку и пьет только соки. Солнышкин вскипел и сказал, что он ни разу в жизни соков не пил и рад бы до конца дней своих держать голодовку, как Анжела Дейвис. «А вот если бы, — сказал он, — вас с этой Анжелой усадить за лагерный стол да заставить есть лагерную вонючую уху, в которой плавают сваренные черви, а после бы вы с непривычки блевали от отвращения, — вот тогда бы я с вами обсудил те вопросы, которые вас интересуют». Они нашли какого-то забитого зэка на ссылке, и тот показал на суде, будто Солнышкин что-то говорил против советской власти. Так, формальность была одна. Три года по 190–1. Потом, видимо, решили его совсем на свободу не выпускать. Повезли в Томскую тюремную больницу, где врачи должны были дать заключение, что он психически ненормальный. Врачи такое заключение дать отказались. Тогда на них из КГБ надавили, его снова повезли в больницу, и тут уж они такое заключение дали. Его увезли — и больше я о нем не слышал.