— Как жизнь, Паша? — спросил я его.
Он пожал плечами, не поднимая головы.
— Скоро ли на свободу, Паша?
— Скоро, — сказал Паша. — Еще четыре года.
— Ну и что будешь делать?
— Воровать буду, — сказал Паша.
— Не надоело тебе сидеть?
— Куда денешься? Судьба. Что поделаешь, если мы такой несчастный народ.
— Что-то согнула тебя жизнь, — сказал я, подразумевая его сутулую спину.
— Вы не смотрите, что у нас грудь впалая, — ответил Паша, — зато спина выпуклая.
— А что бы ты сделал, Паша, если бы мы с тобой когда-нибудь встретились на свободе и ты бы узнал, что у меня есть 5000 рублей?
— Убил бы, — не задумываясь, сказал Паша.
— Из-за денег?
— Ну, а из-за чего еще? — удивился Паша. — Конечно, из-за денег.
— Но ведь жизнь человеческая…
— Ну и что? Зачем вы мне нужны? Зачем мне нужна жизнь человеческая? Что мне от нее проку? А на деньги я смогу пожить.
— А если найдут — расстреляют, — сказал я.
Паша махнул рукой:
— И мне, и людям легче. Позади лагеря, впереди лагеря, чем так жить, лучше уж пусть расстреляют.
— Брось, Паша, — сказал я. — Самая плохая жизнь на свободе лучше лагерной. Нечего и сравнивать. Здесь же ад кромешный.
Паша пожал плечами.
— Я привык. Я другой жизни не знаю, по мне — так и должно быть.
Паша радовался, что я не брезгую с ним разговаривать. Он стал расспрашивать, была ли у меня когда-нибудь женщина, — ведь у него, как у многих в лагере, женщины никогда не было. Потом он спросил, откуда я. В шутку я ответил:
— Из Лондона.
— Из Лондона? — спросил Паша. — Это где? От Красноярска далеко?
Я подумал, что он шутит, но Паша говорил совершенно серьезно.
— Ты действительно не знаешь, где Лондон? — спросил я с таким удивлением, что Паша даже сам засомневался, знает он или нет.
— Да, вроде… — промямлил он. — Вроде слышал где-то. Я географию плохо знаю, у меня память плохая.
В жестянку вошли два зэка. По профессии они были стопарилы, то есть грабители. Один из них, Генаша, был широкоплечий блондин, голубоглазый, с правильными чертами лица. Он всегда улыбался, немного смущенно и иронически, и щурил глаза, как будто бы от стыда. Было ему двадцать четыре года, он имел уже третью судимость за грабеж.
Второй был по кличке Амбал — здоровенный детина, пожалуй, самый сильный в лагере. Амбал пнул Пашу и, когда тот забился в угол, сел на его место:
— Не вздумай с этим пидором из одной кружки пить. Ты человек новый, порядков можешь не знать. А пидоры здесь наглые. Недаром говорят: наглый, как педераст.
— Я бы и не дал свою кружку, — сказал Паша.
— Молчи, сука, тебя не спрашивают! — рявкнул Амбал.
— Вот сейчас чифирок заварим, — Генаша отщипнул кусок от плиты чая. И, обратясь ко мне: — Думал ли ты, что существует житуха такая?