Мне хотелось, как Фаусту, крикнуть: «Остановись, мгновенье, ты — прекрасно!» Но я не стал портить себе впечатление и опрометью бросился за Борисом Петровичем.
— Здорово, — похвалил мой новый приятель. — А вы обратили внимание, как они не любят, что я им напоминаю о том, что меня менты подвешивали? Я еще пацаном был, лет семнадцати. Они мне назад руки заломили, завязали и веревку через крюк на потолке перекинули. Подняли меня от земли — и так я провисел шесть часов. Руки в плечах, конечно, вывернуты, потому и силы никакой нет. Но этот-то хозяин неплохой, с ним жить можно. На соседней зоне зэки на него тоже не обижались. Вы знаете, почему он перевелся оттуда?
Да, я знал. Рассказывали, что он пришел на работу со своим девятилетним сыном и оставил его на несколько минут, чтобы позвонить из кабинета. У мальчика мяч закатился в запретку, и он полез доставать его. Уже смеркалось, и часовой, заметив, что кто-то движется по полосе, в соответствии с инструкцией расстрелял ребенка очередью из автомата. Начальник лагеря не мог больше работать на прежнем месте, но службу не бросил, искренне, видимо, полагая, что делает нужное и полезное дело.
* * *
Решата выписали из больнички едва у него прекратилась кровавая рвота. Его предупредили: не будет работать — изолятора не избежать. Для язвенника это равносильно смертному приговору. Решат, согнувшись и хватаясь за живот, вышел в рабочую зону, где, на счастье, можно было приткнуться у нас в комнатке, возле новенькой железной печки. Пламя в ней бушевало и ревело, раскаляя докрасна тонкие железные листы. Комната была полна табачного дыма, вони от сушившихся портянок и грязной матерщины. Борис Петрович был сегодня в отличном настроении. Пришел этапом его старый друг Чапа, которого он не видел более десяти лет. Друзья вспоминали минувшие дни и былых друзей, большинство из которых уже лежало в могиле.
— А Питерский, друг-то твой неразлучный?
— Да, Питерский, — улыбнулся Борис Петрович. — Вышку дали. Помнишь, как мы с ним в Норильске сукам головы рубили? Ну, Питерский, падла буду, хорошо это делал. Я рублю, рублю по шее, а башка не отлетает. А Питерский как-то ловко, бац — и с одного удара отрубил. Ну, орет на меня: чего ты там? А я с трудом отрубил, весь кровищей забрызгался. Вот смеху было, когда мы их головы на вахту принесли. Да, времена были — не то, что сейчас. Сейчас стукачи гуляют, не стесняются и говорить, что стучат. А раньше к хозяину никто один не ходил, всегда с кем-то, чтобы свидетель был, что не стучит, не продает никого. А кстати, Чапа, не слыхал ли ты чего-нибудь о Блатном? Куда он подевался?