Алкаш смолк и уткнулся в тетрадку. В ней он делал записи, но не обычные, а стенографическим письмом. У него был свой пунктик: изучить стенографию по учебнику, невесть как попавшему к нему. Идиллию, как всегда, нарушили надзиратели. Они вошли и стали всех переписывать по биркам на бушлатах. Один из них заметил, что Алкаш спрятал за пазуху тетрадку.
— Ну-ка, покажи-ка, что ты там прячешь, — протянул к нему руку бдительный надзиратель. — Давай, давай, все равно никуда не денешься.
Алкаш покорно отдал свои записки. Надзиратель раскрыл их наугад и недоуменно уставился на странные закорючки. Потом перелистнул несколько страниц, но и там было все то же незнакомое письмо. Надзиратель посмотрел на Алкаша пронзительно, всем своим видом показывая, что видит его насквозь.
— По-нерусски написано? — спросил он, не сводя с Алкаша проницательных глаз. Все языки земного шара у надзирателя делились на две крупные языковые группы: русский и нерусский языки. Из них русский был более или менее понятен, нерусский же был непонятен совсем. Не оставалось никакого сомнения в том, что написано не по-русски.
— Я тебя спрашиваю, — повысил тон надзиратель, — по-нерусски написано? Что тут написано?
Алкаш пожал плечами:
— Это художественное произведение.
— Какое еще произведение?
— Я пишу научно-фантастический роман «Жопа».
— Что-о-о? — заорал надзиратель. — Жопа? Роман? Я тебе покажу!
— Чего орешь, — огрызнулся Алкаш. — Говорю: научно-фантастический роман. Художественное произведение. «Жопа» называется.
— Ты его дописывать будешь в БУРе, — пригрозил надзиратель, — придешь за ним в надзорку в жилой зоне. А сейчас выметайтесь все отсюда живо, по рабочим местам. Ко всем примем меры.
Уголовная братия не спеша пошла на выход. Мы с Решатом тоже вышли. Нас догнал Борис Петрович:
— Посторонних не нужно пускать. А то закроют лавочку, и совсем негде будет греться.
— Попробуй не пусти, — сказал я. — Мне с ними не тягаться.
— Как это так? — удивился Борис Петрович. — А вы скажите — и они уйдут.
Мы вернулись. Борис Петрович ушел куда-то искать чай: комната снова стала наполняться людьми. Я заикнулся было, что не следуем здесь играть в карты, иначе всем будет крышка, но они пригрозили: слово — зарежут. Наконец пришел Борис Петрович. В кармане его бушлата торчала плита чая, а в руках он нес охапку сухих дров.
— Сейчас здесь будет тепло от нашей печечки, — обрадованно сказал он. — Вот чайку достал. — И, оглядев толпу картежников, удивленно спросил у меня: — А почему вы пустили сюда эту шерсть?
Ни на кого не глядя, подбрасывая в печку дрова, он произнес вслух, как бы разговаривая с самим собой: