Теперь о жизни. Если я дотяну до прихода следующей югославской посудины, еще не факт, что меня на нее пустят и будут кормить. Ослабленный голодом, я не смогу сопротивляться грубой команде, и тогда мне конец. Не исключены обвинения в гомосексуализме, и тогда – за борт!
Зная, что следующий сюжетный ход будет «немного в лоб», мы все-таки рискуем сообщить, что на бульваре, по которому, осторожно волоча правую, брел Памфилов, в этот час начинались ужины. Ну, что ж, три дня можно как-нибудь протянуть, если рассчитывать на удачу. Пить из фонтанчика или в общественном туалете. Три дня можно выдержать без еды и даже вернуть некоторую часть личного достоинства. Конечно, возможно падение артериального давления, диабетические сжатия, однако голод, как пишут, на третий день притупляется, организм очищается, приходят мысли о духовном.
Ужины проходили здесь под тентами или под кронами деревьев. В них был, или так показалось нашему герою, некоторый момент праздничности. Жующие повсюду люди представлялись ему нагловатыми гурманами. Вдруг показалось, что на него смотрят женщины. Ничего в этом странного нет. Может быть, феминам с нерастраченным романтизмом бросается в глаза этот некоторый мужчина в пропотевшем сафари, со следами значительной драмы на выжженном солнцем лице, который идет, слегка припадая на правую, что роднит его с… ну, все знают с кем, если тот припадал не на левую.
Ему захотелось подойти к какому-нибудь только что оставленному столу и взять с него хлеб. Женщины будут только заинтригованы этой акцией. Непохожий на других мужчина, может быть, участник какого-нибудь сопротивления, беженец, авантюрист, берет хлеб с ресторанного столика. Такому хочется все отдать, что есть. Промелькнули какие-то вздорные эротические блики. Да что это со мной? Надо бросать перо, если размазываешься на такой дешевке. Это все результаты нравственного падения. Да, да, не обольщайся: опоздать к пароходу – это значит нравственно рухнуть. Местное обожравшееся бабье только так и смотрит на меня: вот идет деградант и неудачник, хорошо, что я не с ним!
В газетном киоске он увидел среди вываливающихся титек и выпяченных ягодиц знакомый принт основного советского органа – газета «Правда»! Даже и эта гадость тут кажется родной. Если бы было тут совконсульство, зашел бы. Небось узнали бы автора «Булки пополам», может, и накормили б. Уж все-таки наверняка тут есть какая-нибудь наша шпионская группа, уж наверняка тайком бы приютили советского человека.
Тут, будто в ответ на нехорошие мысли, к Памфилову по-английски обратился полицейский: что, дескать, лукинг фор, сэр? И снова наш писатель перетрусил, и вовсе не от шпионских мыслей, а от иностранщины. Фрейде, френдс, ответил он менту и зашагал побыстрее прочь, даже подошва вроде бы подтянулась. Странное дело, из всего довольно приличного английского запаса вылетало только что-то предельно односложное. А ведь совсем еще недавно вел часовые философские беседы со скандинавской делегацией, отстаивал диалектику.