— Что думаешь дальше делать?
— Собираюсь на учёбу ехать.
— Куда?
— В Ташкент.
— Что за учёба?
— Партийная. Политграмоту изучать.
— На какую же должность ты выучишься?
— Не для должности учёба.
— А для чего тогда?
— Чтобы быть сильным, когда придётся отстаивать идеи революции, идеи партии большевиков.
— Хорошая учёба. Девушек берут на неё?
— Берут. Но только грамотных и членов ВКП(б).
— Моё заявление уже в ячейке лежит. Говорят, на следующем собрании принимать будут.
— Да?..
«Ну говори же, говори! — торопит Узук, охваченная надеждой. — Говори, любимый! Я поеду с тобой с Ташкент, поеду куда угодно! К любому начальнику пойду, добьюсь, я сильная!» Берды начинает говорить и вспыхнувшая было надежда трепещет, вытягивается тонким срывающимся язычком пламени и гаснет, оставляя чадящий фитилёк.
— Я, вероятно, не поеду.
— По… почему?
— С Клычли разговор был.
— Он не советует ехать?
— Да нет, другое… Начальником милиции меня назначают. С бандитами буду воевать. Контрабандистов ловить.
— Кому мирная жизнь, а тебе всё покоя нет.
— Для покоя условия нужны, а их, кроме нас самих, никто не создаст.
— Когда это будет?
— Скоро.
— Дай бог, если так.
Журчит и журчит в своём каменистом русле словесный ручеёк. Сказанное важно, интересно, волнующе. Но сейчас оно воспринимается необязательным, случайным, досадным, потому что ещё не были произнесены те самые главные слова, лишь после которых всё остальное обретёт свой истинный смысл. Каждый из них должен сказать эти главные слова, и Узук готова говорить первой. Но она молчит и ждёт. Тайная женская интуиция, сердце, исстрадавшееся до предела и потому необычайно чуткое даже к полутени добра и зла, подсказывают ей, что не по её слову будет создан мир. Создан? Скорее разрушен, потому что процессу созидания предшествует совершенно иное. «Ну, разрушай же, разрушай! — мысленно кричит она, ещё веря в чудо, но уже зная, что чуда не произойдёт. — Не тяни из меня жилы, как бухарский палач на майдане! Бей сразу, если не можешь не ударить!»
Лицо Берды то краснеет, то бледнеет. Тяжёлая борьба идёт у него в душе, и нелегко столкнуть камень, рождающий лавину, которая погребёт под собой живое селение воспоминаний, иллюзий и надежд. Обоюдных воспоминаний, обоюдных надежд.
— Прости меня, Узук-джан, — говорит он негромко и потупясь.
— За что я должна прощать?
— За прошлое.
— За прошлое? В чём же ты провинился передо мной?
— Не сумел помочь тебе.
— Не понимаю.
— Ну, когда я тебя уговаривал от Бекмурад-бая сбежать. Помнишь?
— Помню.
— Ты согласилась. А я вроде бы обманул тебя, не пришёл за тобой.